Олег Кудрин - Кармелита. Счастье цыганки

— Ну так, может, не будем откладывать? Приходи сегодня вечером!

Рубина успокаивала внучку:

— Кармелита, наш Миро — достойный человек, он любит тебя!

— Здесь речь не о любви, бабушка. Знаешь, я когда его вижу — сама себя начинаю бояться. Вот смотрю на него, смотрю — и он такой родной. Как брат… Да нет, не брат — намного ближе…

— А чего же тут бояться, милая? Отпусти себя на волю. Ты только слушай свое сердце — оно все подскажет!

— Не могу, бабушка, не могу. Миро другой девушке нравится… Знаешь, если бы отец не заставлял меня тогда выйти за Миро замуж… Ну если б он не торопил меня, не принуждал насильно, то, кто знает — может, я бы тогда совсем по-другому на него смотрела. Не как на постылого жениха.

— Кармелита, а как же Максим? Или ты его не любила?

— Любила! В том-то и дело, что я его очень любила, видит Бог! Вот поэтому-то мне и страшно. Но сейчас я не могу не думать о Миро, просто не могу. Бабушка, ты меня понимаешь?

— Я ведь тоже женщина, Кармелита. Понимаю.

Поговорили еще немного, и Рубина засобиралась.

— Пойду я, моя хорошая. Вижу — ты у меня молодец: ошибки не сделаешь и сто раз подумаешь, прежде чем шаг ступить. Ты ведь теперь уже совсем не та девчонка, что по шторе из окна вылезала.

— Не та, бабушка, давно уже не та.

— Вот только почему ты на конюшне живешь?

— Торнадо заболел — за ним уход нужен, глаз да глаз.

— Ну мне-то не говори. Торнадо — это же для тебя только предлог. Был бы он здоров — ты б все равно здесь сидела. Что я тебя не знаю, что ли?.. Молчишь? Ладно. Ты только знай, родная моя, что твоя бабушка всегда рядом с тобой. Хорошо?

Рубина поцеловала внучку, попрощалась и ушла.

А молоко так и осталось не выпитым.

Покинув дом Астаховых, Миро и Соня зашли в кафе. Заказали кофе и мороженое. Разговорились.

— Миро, а что ты будешь делать дальше? — спросила Соня, проглотив украшавшую мороженое вишенку.

Цыган поднял глаза на девушку — он не понял вопроса.

— Ну вот построите вы этот дом, — пояснила та, — перестанете гастролировать. А жить на что будете?

— Не знаю, Соня… Работать буду. И другие цыгане тоже.

— В театре?

— В театре — это само самой. А там, глядишь, и еще что-то появится. Руки-ноги, слава Богу, есть, голова тоже на месте — придумаем что-нибудь!

— Ну а семьей ты не собираешься обзаводиться? — задавая этот вопрос, Соня покраснела, но Миро не обратил на это внимания.

— Пока не собираюсь. А что?

— Нет-нет, ничего. Просто ты всю жизнь кочевал с табором, вокруг тебя были только цыганские девушки, а теперь будешь жить в городе… А вдруг тебе какая-нибудь нецыганская девушка понравится? Могут быть отношения между цыганом и нецыганкой?

Лицо Сони залилось густой краской, но Миро и сам был смущен таким вопросом.

— Ну как тебе сказать, Соня… Вообще-то, наш обычай это запрещает. Цыган не может взять в жены нецыганку — это закон. Но теперь мне кажется, что и у этого закона могут быть исключения.

— И правильно. Разве можно замыкаться внутри одной культуры?

— Знаешь, если бы мне еще совсем недавно кто-нибудь сказал, что я буду вести такие разговоры, да еще и с русской девушкой — я бы очень удивился. Но за эти год-полтора столько всего произошло… Теперь я понимаю: в том, что мы так отделяем себя от других — мало хорошего. Народ, замкнутый в самом себе, он, конечно, сохраняет самобытность, но он не развивается… И вообще, ни русские, ни цыгане не должны чураться друг друга. Мы ведь все живем на одной земле, под одним небом. Так что, по-моему, принять другую культуру — это вовсе не значит проявить слабость.

— Миро! А ведь до встречи с тобой я о цыганах ничего не знала. Мне казалось, что они умеют только гадать, плясать, петь и попрошайничать… — Соня осеклась на последнем слове и опустила глаза. — Прости!..

— Нет, ничего. Я понимаю, откуда у людей такое мнение. Но ведь нельзя же по одному человеку судить обо всем народе!.. Ты знаешь, мой отец все делал для того, чтобы никто не мог сказать о цыганах плохого слова. И я буду делать то же самое!

Миро говорил, все более воодушевляясь, его черные глаза горели, и Соня смотрела в них своими влюбленными карими глазами.

Баро собрал пятьсот тысяч евро, чтобы внести залог за освобождение Рыча. Было это, конечно ох как непросто. Но за последние полтора года ему уже столько раз приходилось собирать казавшиеся сперва совершенно невероятными суммы… Твердо он знал одно: когда речь идет о судьбе человека, не надо считать деньги — сколько бы их ни потребовалось, ничего не жалко.

Получив деньги и оформив все бумаги, следователь вызвал арестованного Голадникова с вещами. И через десять минут Люцита уже повисла на своем Богдане. Для себя Рыч решил, что примет любой путь, на который выведет его судьба.

— Ты мне так помог, Баро, — сказал он Зарецкому, освободившись от объятий жены. — Но ведь я же хотел убить твою дочь, из-за меня погиб Бейбут…

Рыч готов был и дальше перечислять свои грехи, но Баро перебил его:

— Виноват — ответишь. И перед судом, и перед самим собой. Я же вижу, что ты раскаялся, Богдан. А мы — цыгане. И к тому же христиане. Мы должны уметь прощать.

— Спасибо тебе, Баро! Я обещаю, что больше никогда тебя не подведу!

— Идем, Богдан, идем! — тянула его за руку сияющая Люцита. — Я лошадей привела, поедем!

Столько раз за этот год приходила она в это большое серое здание Управского угрозыска и каждый раз представляла в мечтах, как выйдет из него уже не одна, а вместе с Богданом. И вот наконец ее мечта сбывалась!

Рыч и Люцита сели на лошадей, оживлявших пейзаж и казавшихся экзотикой рядом с припаркованными перед зданием Угро автомобилями. Помахав на прощание Баро, влюбленные поехали подальше от этого места.

Впервые за целый год Рыч видел солнце, небо, людей на улицах, деревья, детей, — видел, как прекрасна жизнь и как хорошо в нее возвращаться. И еще видел рядом с собой ту, которая вернула его к жизни, ту, которая готова была для этого на все.

Они уже выехали из города и теперь ехали вдоль края леса. Они улыбались друг другу. Люцита подъехала к Рычу поближе и дотронулась своей рукой до его руки. Люцита ждала, что Богдан поцелует ее в губы, поцелует со всей возможной страстью. Но Рыч взял ее тонкую ладонь в свои грубые мужские ладони, наклонился и трепетно поцеловал жене руку.

Она засмеялась и пустила лошадь галопом. Следом за ней пустил в галоп своего коня и Рыч.

…А еще через пятнадцать минут бешеной скачки, когда вольный ветер свистел в ушах человека, проведшего столько времени в затхлой камере следственного изолятора, они спешились на лесной поляне и, смеясь, просто смотрели друг на друга. Рыч сделал шаг к любимой, осторожно провел рукой по ее лицу. Люцита перестала смеяться и прижала его руку к себе. Тогда он обнял свою законную жену и поцеловал ее. Поцеловал в точности так, как мечтал об этом много раз, сидя на нарах.