Куртис Ситтенфилд - Мужчина моей мечты

— Ну что ты, мне уже пятьдесят три. Эти обычаи больше подходят для твоего возраста.

Когда Анна садится, Сэм осведомляется:

— Спящая красавица, у тебя что, отходняк?

— А где Оливер? — спрашивает Анна.

— Он взял мамину машину и поехал по одному делу, — говорит Эллисон. — Он сказал, что его не будет минут двадцать.

— Подождите! — удивляется Анна. — Он поехал на машине?

У Оливера нет водительских прав. Заметив, с каким любопытством смотрит на нее Эллисон, Анна отводит взгляд и говорит Сэму:

— Никакого отходняка у меня нет. Я вчера вечером вообще не пила.

— А стоило, — усмехается Эллисон. — Шампанское было восхитительным.

Эллисон на шестом месяце беременности и выглядит даже красивее, чем обычно.

— Анна, если ты встречаешься с австралийцем, нужно как-то над собой работать, — продолжает Сэм. — Стать более сексапильной, что ли.

— Оливер из Новой Зеландии, — поправляет его Анна. — Но все равно, спасибо за совет.

Сэм улыбается, и Анна вспоминает, какого труда ей стоило успокоить свои чувства, растревоженные им. Тогда она еще не понимала, что нельзя требовать от человека объяснений, почему он любит свою половинку, а значит, не стоило добиваться этого и от Эллисон. Дело не в святости уз (насколько известно Анне, в отношениях всех без исключения пар случаются лишь редкие — секундные — эпизоды, к которым применим термин «святость»), а в том, что женщина просто не в состоянии объяснить, почему она кого-то любит. К тому же, вероятно, в душе каждой женщины может затаиться тень сомнения, а твой скептицизм лишь усилит его. Все это относится не только к парам, но и к отдельной личности, которой приходится пробивать себе дорогу в жизни, делать свой выбор и надеяться, что поступаешь правильно, хотя на самом деле никто не может быть в этом абсолютно уверен. Заставлять Эллисон защищать свои отношения с Сэмом, как теперь кажется Анне, было и наивно, и оскорбительно. Анна когда-то считала, что двое могут так слиться духовно, что появится абсолютная и безоговорочная уверенность друг в друге.

— Ты подписала открытку для мамы и Фрэнка? — спрашивает Эллисон.

Анна кивает и берет из корзинки бублик с кунжутом.

— Папа, кажется, тоже сейчас в городе?

— Да, мы вчера с ним встречались. Ты хочешь… — Эллисон не заканчивает вопроса и многозначительно смотрит на Анну.

— Может быть, — уклончиво говорит Анна. — Только, пожалуйста, не надо это обсуждать.

Оливер возвращается минут через сорок, а не через двадцать. Услышав шум подъезжающей к дому машины, Анна хватает куртку и выходит на крыльцо. Когда Оливер целует ее в губы, она ощущает запах сигарет — за ними он, очевидно, и ездил. На Оливере клетчатая фланелевая рубашка, поверх которой надета длинная черная куртка с капюшоном, явно не его (скорее всего, Сэма или даже Эллисон). Анна показывает на нее и говорит:

— Симпатичная.

Анна и Оливер прилетели вчера вечером из Бостона, и Оливеру (мать Анны на этом настаивала, хотя и просила прощения за неудобства) пришлось провести ночь на раскладном диване в детской. Немного странно видеть этого красивого парня здесь, в хорошо знакомой, уютной и такой привычной маминой квартире, да еще при дневном свете.

— Тетя Полли предложила мне показать свои картины с занятий по рисованию, — говорит Оливер. Он прислоняется к перилам у входной двери, закуривает сигарету и глубоко затягивается. — Но я думаю, что увижу одни сплошные гигантские фаллосы, так что, боюсь, мне будет неловко.

— Тетя Полли занимается рисованием? Она что, записалась на курсы?

— Сама у нее спроси. Она тебе с радостью все расскажет. Они сейчас проходят строение тела человека, и твоя тетя сообщила, что мужчина, который работает у них моделью, настоящий жеребец.

— Не могла тетя Полли назвать кого-то жеребцом!

Оливер поднимает правую руку, между пальцами которой зажата сигарета, ладонью вперед.

— Говорю только правду и ничего, кроме правды.

Однако в его глазах вспыхивают лукавые огоньки.

— Я не верю, что тетя Полли могла такое сказать. А если и сказала, то из-за того, что не знает, что это значит.

Тетя Полли — мать Фиг; ей пятьдесят восемь лет, свои седеющие темные волосы она обычно убирает в пучок. Каждый год в День благодарения она надевает эмалированную брошку в виде индейки.

— Все она прекрасно знает, — упрямится Оливер. — Ты что, думаешь, твоя тетя имела в виду его осанку? Она, между прочим, упомянула, что у него восхитительная мошонка. Раньше ее никогда особенно не интересовали мошонки, но в этом парне она нашла что-то особенное.

Они оба начинают улыбаться. Анна качает головой:

— Ну и враль!

— У твоей тетушки вполне здоровый интерес к мужским половым органам. Не суди ее слишком строго.

Оливер все еще сидит на перилах, и у Анны возникает странное желание толкнуть его в грудь головой. Сейчас у нее не «постельное» настроение, но, когда он ее обнимает, у нее всегда возникают мысли на эту тему. Видя, что он закуривает вторую сигарету, Анна чувствует, как на нее накатывает волна счастья: она-то думала, что Оливер выкурит только одну и надо будет идти в дом, но теперь можно дольше задержаться с ним здесь, на крыльце. Курение Оливера ее совсем не раздражает, и эта невозмутимость по отношению к вредной привычке сама по себе вызывает некоторое беспокойство. Дым сигарет всегда напоминает о нем.

— Сегодня я, наверное, съезжу повидаться с отцом, — говорит Анна. — Как думаешь, стоит?

Оливер пожимает плечами.

— Конечно.

— Но ты помнишь, что я с ним несколько лет не встречалась?

— Да, если не ошибаюсь, после того инцидента, когда он хотел накормить тебя равиоли.

Когда разговариваешь с Оливером, часто создается такое впечатление, что он не слушает, но у него отличная память. Это и обидно, и приятно одновременно.

— Если я решу повидаться с отцом, ты поедешь со мной? — спрашивает Анна.

— Хочу ли я или поеду ли я?

— И то, и другое, надеюсь.

— Поеду ли — да. Хочу ли — нет.

Похоже, Оливер заметил, что Анна огорчена, потому что берет ее за плечо и притягивает к себе так, что теперь она боком прижимается к его груди. Зажженная сигарета, наверное, находится в опасной близости к ее волосам, но такое положение очень напоминает то, о чем она думала, когда хотела толкнуть его головой.

— Мне не нужно с тобой ехать, Анна, — произносит он таким голосом, каким любящий отец успокаивает обиженного ребенка. — Ты уже большая девочка.

Выйдя из лифта на четвертом этаже, Анна направляется по ковровой дорожке вглубь коридора и останавливается, когда находит дверь в квартиру отца. Он прожил здесь уже почти десять лет с тех пор, как продал их дом на Мэйн-лайн. Сердце готово вот-вот выскочить из груди, но Анна стучит в дверь не раздумывая. Когда отец распахивает дверь, на его лице играет вежливая приятная улыбка — так он мог бы улыбаться, встретившись со взрослой дочерью соседа.