Эмилия Прыткина - Записки успешного манагера

Моя маман не любит Павлика Морозова.

Моя маман не любит коммунистов.

Мой отец работает в подпольном обувном цехе и тоже не любит коммунистов.

Если коммунисты узнают, где работает папа, они заберут у нас все имущество и отправят моих родителей в тюрьму.

Маму с папой я люблю.

Значит, Павлик Морозов — сволочь и коммунисты тоже.

Коммунистов, правда, было немного жаль, потому что очень уж мне нравилась фотография кудрявого мальчика Володи Ульянова. Тогда я решила, что коммунистов пока можно оставить в стороне, о подпольной деятельности папы им знать совершенно необязательно, а вот Павлик все-таки сволочь.

Я прочувствовала это всей душой и решила рассказать всему миру. Мир начинался с нашего двора. Вечером следующего дня я собрала всех своих друзей и сказала, что пора бы уже им узнать о том, кем был на самом деле Павлик Морозов. Рассказывала я воодушевленно, махая руками. Друзья, в отличие от меня, учившейся в элитной русской школе, все как один учились в районной армянской и успехами в учебе похвастаться не могли. О существовании Павлика Морозова они даже не догадывались, и толком никто ничего не понял. Аркадик предложил набить этому Павлику морду, Анжела — сжечь газеты в его почтовом ящике, а Артак — облить водой с крыши. Сплетница Кнар, которая все всегда знала и любила врать, заявила, что у сестры Павлика вши и видела она это собственными глазами. При этом Кнар выпучила глаза и прошептала: «Морс арев!» [20] Клянусь мамой ( арм. ). Поняв, что толку от таких слушателей мало, я махнула рукой и пошла спать.

На следующий день после уроков перед входом в школу я обнаружила толпу парней во главе с нежно влюбленным в меня двоюродным братом Анжелы, который был на год старше меня. Мой поклонник отделился от толпы и подошел ко мне.

— Ты чего здесь делаешь? — спросила я.

— Павлика жду! — грозно ответил Левон.

— Какого Павлика? — удивилась я.

— Такого, который тебя обидел, мне Анжела сказала, у него еще русская фамилия. Ты его нам только покажи, когда он из школы будет выходить, мы сами с ним разберемся.

— Морозова, что ли? — рассмеялась я.

— Точно, Морозова, — подтвердил Левон и крикнул стоящим поодаль товарищам: — Не прозевайте его!

Битых полчаса я пыталась объяснить, что Павлик Морозов меня не обижал и вообще давным-давно умер, но слушать меня никто не хотел. В итоге по ушам чуть не получил первоклассник Павлик, который в последнюю минуту успел пролепетать: «Я не Морозов, я Арзуманян».

После этого Левон не разговаривал со мной две недели, решив, что я не выдала Павлика, а значит, тайно в него влюблена. Разговаривать с Левоном мне было, собственно, не о чем, а вот лишиться велосипеда, на котором он меня катал, о-о-очень не хотелось. Спустя две недели я подошла к нему и заявила, что Павлик уехал с родителями в Россию и мне он больше не нравится. Левон обрадовался, и велосипедные катания возобновились.

С тех пор Павлик стал мне еще более ненавистен, и я решила на корню уничтожить его уголок. Сначала таинственным образом стали пропадать цветы. Подозрение пало на уборщицу. Спустя три недели воровать стало нечего. В комнате остались пара кактусов и огромный фикус, а балкон моей подруги Анжелы превратился в оранжерею, на зависть всем соседям и моей маман. Потом вдруг стали исчезать книги. Исчезали исключительно те, в которых так или иначе у поминался Павлик Морозов. Ненавистную литературу на русском языке читать никто из друзей не захотел, ибо не знал русского языка в принципе. Зато брошюры хорошо горели, когда мы жгли костры в овраге и пекли картошку. Вскоре тырить из уголка было уже нечего. Утащить знамя и портрет не представлялось никакой возможности. Поджигать школу было опасно. Стало скучно и обидно.

Случай отомстить ненавистному Павлику по полной программе представился спустя два месяца. В школу приехала делегация из дружественной Индии. За два дня до приезда двоечники всех возрастов натирали паркет в коридорах, поливали цветы и занимались другой общественно-полезной работой. Пионервожатая Людмила Артемовна бегала по школе и отбирала детишек для участия в торжественном приеме гостей, который должен был состояться в уголке Павлика Морозова. Детишки отбирались по четырем критериям:

1. Красивые — стоять на переднем плане.

2. Голосистые — петь.

3. Хорошо владеющие русским языком и умеющие внятно излагать свои мысли — читать стихи и отвечать на вопросы дружественных индусов, ежели спросят.

4. Всякие разные — создавать массовку.

Меня записали в третью группу, хотя я до последней минуты надеялась попасть в первую, ну, в крайнем случае, во вторую.

В день торжественного мероприятия маман выдала мне новый галстук и предупредила, что ежели я умудрюсь за день сожрать его наполовину, то буду ходить в нем весь оставшийся год. Торжественно пообещав не предаваться своим пагубным привычкам (грызть кончики галстука, ногти и рвать колготки) — я отправилась в школу.

Пионервожатая, заметив меня, ахнула и сказала, что я буду стоять впереди всех, прямо возле знамени и портрета Павлика, ибо маман моя вырядила меня в новенькие туфли, красные колготки, которые были обязательными для учениц первого — четвертого классов, и в белоснежный фартучек. На голове моей красовался огромный белоснежный бант. Детки были расставлены согласно намеченному плану, и был проведен инструктаж: вести себя прилично, жвачки и заграничные конфетки не клянчить, смотреть в рот Людмиле Артемовне и слушать ее подсказки.

Гостей мы ждали долго. Через полчаса в уголок прокрался двоечник Игорь, решивший в честь приезда дорогих гостей натереть паркет в коридоре собственным пиджаком, и сообщил, что индийские товарищи уже вышли из класса, где они были на уроке литературы, и идут по коридору. Жвачек они не раздают, конфет тоже. Услышав последнее, детки заметно погрустнели, и тут вошла делегация.

Дружественные индусы мне не понравились сразу. Особенно отталкивающим выглядел самый старый, в костюме и с какой-то тряпкой на голове. Гости расселись в кресла, и детки дружно запели: «Солнечный кру-у-уг, небо вокру-у-уг!» После настал мой черед. Я гордо выпятила грудь и стала читать стихотворение про Родину. Индусы внимательно слушали и улыбались. Решив, что мое ораторское искусство произвело фурор, а глубокий смысл стихотворения проник в самые сердца дорогих гостей, я стала читать все громче и громче. Надрывалась что есть мочи, пока Людмила Артемовна не подошла ко мне и не прошептала: «Ти-ише, ти-и-ише!» И тут индус с тряпкой на голове подошел ко мне, пожал руку, улыбнулся, посмотрел на портрет Павлика Морозова и спросил на ломаном русском языке: «Этэ кто?» Решив, что представителя дружественной державы я обмануть никак не могу и он должен уехать из Еревана с открытыми глазами, зная всю правду о подлом Павлике Морозове, я выпалила, ткнув пальцем в портрет: «Это — негодяй!»