Ольга Цыпаева - Янтарная бусина: крестьянка

— Иди, иди, — подтолкнул отец Бориса к выходу. — Много будешь знать, скоро состаришься.

— Ну, рассказывай, чего прибежала? — усаживался отец напротив Катеньки. — Молчишь, так домой иди, нечего по деревне бегать в слезах, уже рассказали соседи, значит.

— Сказала — не пойду! Можно, я у вас буду жить?.. — не поднимала Катенька глаз.

— Здрасьте! При живом-то муже! — Отец развел руками.

— Не муж мне Шурка больше, — непривычно назвала Катенька Саньку, — он с учительницей московской якшается.

— А ты слушай бабьи сплетни больше. Работает он там, вот и наговаривают бабы на приезжую, — заступилась мама за зятя.

— Это не сплетни. Я сама видела. Обед ему принесла — ушел нынче сам не свой, не взял с собой ничего. Вот я и пошла. А он там с ней в обнимку сидит, она у него на коленках… — заревела Катенька.

— Ну, может, она сама к нему лезет — не толкать же ее… Знаю я этих городских — стыда никакого не осталось, может, и не было ничего! Чего ты вой зазря подняла, — вставил Иван, пока Катя всхлипывала.

— Нет, она говорила, что им вчера хорошо было вместе… Что она чувствует его, что ли… Так чего-то. Красиво говорила, долго, а все про одно. Я стояла с пирогами перед ними, а они меня и не заметили. Видать, вправду хорошо… — растирала слезы по лицу Катенька.

— Успокойся, Катенька. Я ему все хозяйство поотрываю, чтоб неповадно было по бабам шастать, — уже вытирала слезы Саня. — Обещала я ему тогда еще, так и сделаю.

— Ну, хватит слезы лить, вам, бабам, дай волю, вы бы у всех все поотрывали и без детей бы остались! Хватит, я сказал! Поживи здесь, пока все не наладится.

— Не наладится, я его никогда не прощу, пусть идет к своей учителке! — твердо сказала Катя.

Отец вышел из избы и оставил баб одних — пусть поплачут.

— Мамочка, мамочка! — вбежала в дом Рая, следом за ней Борька. — Папка вино дома пьет, прямо из фляги ковшами, сидит за столом и плачет. Кто его обидел? Мам, и ты плачешь? Все плачут… — захныкала Раечка.

— Что у вас случилось-то, Санька дома сам не свой, слова не вытянешь, брагу хлещет, и вы здесь все в три ручья. Умер, что ли, кто? — Боря подсел к сестре и обнял ее.

— Вытри слезки, дочка, — успокаивала Катя дочку. — Ничего не случилось. Поругались мы с папкой. А ты сходи на огород, листьев смородиновых нарви — самовар поставим. — Катя ласково подвела Раечку к двери.

— Мам, а вы помиритесь потом, да?

— Иди, доченька, а то чаю хочется.

Раечка вышла за дверь, Катенька подошла к брату, уткнулась в его плечо.

— Шурка мне изменил с учителкой, сама видела, вот, у вас теперь жить буду, — с новой силой разревелась Катя.

— Я ему сейчас пойду морду набью. — Борис оттолкнул сестру и выбежал из дому.

Бабы рванулись за ним.

— Куда ты, Борька, он тебя как котенка отделает, одной лапой! — кричала Катенька вслед брату.

Но мальчишка бежал вперед и уже ничего не слышал, сжав кулаки, скрипя зубами. Шестнадцатилетний Борька чувствовал в себе такую силу, что побил бы сейчас любого! Он за Катеньку с кем угодно драться будет!

Добежав до Цыпаевых, Борька влетел в дом, но драться было не с кем. На полу лежало Санькино бездвижное тело.

Борька подошел к нему и пнул в бок. Тот не издал ни звука, лишь посмотрел на Борьку невидящими глазами.

— Вставай, скотина, драться будем. За сестру мою Катеньку. Помнишь, как обещал не обижать ее? Помнишь, пьянь? Как на коленях ползал, помнишь? Как говорил, что даже не посмотришь на чужих баб, помнишь? — Борька тряс почти бездыханное тело за плечи.

— Катенька пришла… — прошептало тело и снова закрыло глаза.

— Все у тебя не по-людски, Цыпаев! Катеньку из-под венца увел, раньше не нужна была. С бабой чужой повошкался, и то жена застала. Даже избить тебя стыдно, кто же мертвяков бьет.

Борька брезгливо толкнул Саньку сапогом в бок, сплюнул в его сторону и хлопнул дверью.

Неделю никто в деревне Саньку не видел, и на работу он не ходил. Пошли слухи, что учительница приходит к нему с сумками.

Не выдержала этого Катенькина мать, пошла к зятю, тайком от дочери пошла — та бы ее ни за что не пустила.

Дверь была заперта. Постучала Саня, никто не открыл. Долго стучалась, пока дверь не открыла девка, одетая по-городскому.

— Здравствуйте, вы кто?

— Родня, пусти, — отодвинула девицу плечом Саня и вошла в дом.

Девушка молча прошла за ней следом.

В углу валялась опрокинутая фляга из-под браги. Стол был заставлен бутылками из-под самогона и водки. Тут же валялась обкусанная картошка, сваренная в кожуре. На кровати лежал мертвецки пьяный Санька.

— Александр Алексеевич приболел, — заметила девушка, — а я ему тут по хозяйству помогаю. Он тяжело переживает разрыв с женой. Как такого мужчину можно бросить? — пожала голыми плечами новоиспеченная хозяйка.

— А ты, знать, Прасковья. — Саня присела на лавочку.

— Да, Прасковья Сергеевна, а вы? — села напротив Прасковья.

— Александра.

— А по отчеству? — мило улыбнулась Прасковья Сергеевна.

— А без отчества, — свысока посмотрела на собеседницу Саня.

— Ну что ж, будем знакомы, — протянула Прасковья руку.

— Будем. — Саня руки не подала.

— Вам, наверное, рассказали, что я тут за ним присматриваю, чтобы он глупостей не натворил.

— Вижу, и лекарства, смотрю, из городу привезла, — кивнула Саня на пустые водочные бутылки.

— Да, ездила, он просил.

— А еще что просил?

— Да ничего больше, — растерялась от атаки Прасковья.

— Так вот, девонька, давай начистоту. Если я тебя еще раз увижу в этом доме — все космы выдеру. Поняла?

— А что вы видите плохого в том, что я помогаю больному человеку? У него же нервное расстройство.

— Ты меня поняла. — Саня поднялась с лавки и так посмотрела на Прасковью, что нервы у той сдали.

— Какое вы имеете право мне указывать?! — вскочила Прасковья. — Уходите из этого дома и больше не показывайтесь. Не тревожьте больного человека! Или вы поскандалить пришли? Идите и ругайтесь со своими деревенскими бабами! Там вам и место! А я его люблю, нам хорошо вместе, и никуда я отсюда не уйду! — верещала учительница.

— Жаль, что не поняла, сама виновата. Я ведь хотела по-хорошему, ну держись, стерва! — Александра вцепилась в волосы Прасковье и поволокла ее из дому.

— Пустите меня! Я на вас жалобу напишу! — визжала Прасковья.

— Я те напишу, сучка. — Саня выволокла учительницу на улицу и потащила по всей деревне. — Будешь знать, как к чужим мужикам в штаны лезть!

— Больно! Пустите!

Из домов повыскакивали любопытные, хохотали что было мочи. Саня не смотрела ни на кого и тащила Прасковью за деревню. Деревенские делали ставки — доведет Саня учителку до конца деревни или не осилит.

Как ни упиралась Прасковья, но Санина рука не отпускала ее ни на миг. Еще бы! Разве сравнится деревенская баба, всю жизнь протягавшая тяжести, с городской недотрогой, которая тяжелее ложки ничего сроду не подняла.