Эйлин Гудж - Чужие страсти

Когда горизонт очистился, Лайла снова перелезла на пассажирское сиденье и пробормотала:

— Давай уже поедем, хорошо?

Карим, казалось, хотел что-то сказать, но в последний момент передумал. Без всяких комментариев он включил заднюю передачу и выехал со стоянки. Только проехав значительную часть пути, она посмотрела на него и увидела, что он улыбается.

— Отчего это у тебя, черт возьми, такой довольный вид? — спросила она.

— От тебя, — сказал он. — Ты женщина скрытых глубин, Лайла.

— Глубин — возможно, ну а насчет скрытых — не уверена. Особенно после сегодняшнего вечера.

— Тебе нечего стыдиться. Ты не сделала ничего плохого.

— Я и не стыжусь, — храбро заявила она. — Но не ожидай продолжения спектакля. Сегодняшний вечер был… — Непредсказуемым, волшебным, захватывающим. — В общем, будем считать, что я выпила немного лишнего.

— О, значит, теперь будем винить злого демона алкоголя? — Его улыбка превратилась в ухмылку.

— Следи за дорогой, — грубовато скомандовала она. Этот разговор мог привести только к еще большим недоразумениям.

Когда они находились примерно в миле от дома, она заметила дым над верхушками деревьев — мертвенно-бледное пятно на фоне еще более бледных туч, оставшихся после утихшей бури. Судя по всему, дым шел со стороны их дома. Лайла, чей мозг после самоубийства мужа всегда был настроен предполагать худшее, почувствовала, как сердце ее подскочило к самому горлу. Неужели это?..

Нет, сказала она себе. В доме Абигейл просто не может быть никакого пожара.

Консепсьон проснулась от запаха дыма. Не поняв сначала, в чем дело, женщина подумала, что ей это кажется из-за кошмара, который часто преследовал ее во сне и после которого она всегда просыпалась в слезах и с тяжелым комком в горле.

Поморщившись от боли, она все же заставила себя сесть. Все тело болело от лежания на холодном бетонном полу и от долгого пути, проделанного накануне. Во рту пахло, как в старом ботинке. В висках стучало. И хотя она вся дрожала, ей было жарко, как во время лихорадки. С трудом встав на ноги, Консепсьон распахнула дверь и выглянула наружу. Там было по-прежнему темно, и она не сразу заметила, что усадьба сеньоры странным образом освещена.

Только спустя несколько секунд до нее дошло, что дом, который она недавно покинула, охвачен огнем.

Консепсьон мгновенно перенеслась в тот жуткий день, когда на фабрике в Лас-Крусес бушевал пожар, а она в слепом ужасе ползала по полу, выкрикивая имя своей дочери. Бессознательно принятое решение заставило ее выскочить на улицу и броситься в сторону дома.

Дом горел, словно гигантский факел, озарявший своим зловещим светом всю местность вокруг. Консепсьон бежала по подъездной дорожке, шлепая по лужам и не обращая внимания на острый гравий, впивавшийся в тонкие подошвы ее туфель. Внезапно она увидела, как из пышущего жаром адского пламени появился человек: высокая, пьяно покачивающаяся фигура, напомнившая ей мужа, когда тот нетвердой походкой возвращался домой после ночи, проведенной в баре. Консепсьон проследила, как эта фигура, сделав еще несколько шагов, рухнула на траву перед домом. Подбежав поближе, она поняла, что это был мальчик.

Когда она подскочила к нему, он уже встал на четвереньки и начал кашлять. У него был такой сильный кашель, что он вырвал. Затем он поднял голову и посмотрел на нее безумными глазами. С черным от сажи лицом и приоткрытым ртом, из которого текла слюна, он слабо походил на человека. А еще он выглядел испуганным — с выпученными от страха глазами парень напоминал теленка, которого тянут на убой. Ему удалось глухо выдохнуть:

— Она… она до сих пор там… Я не смог ее разбудить…

Кто-то еще оставался внутри!

« Милагрос », — все еще находясь в лихорадочном состоянии, подумала Консепсьон. Каким-то невероятным образом время повернулось вспять, и в пылающем здании сейчас находилась ее дочь.

— Donde está? [112] Где она? ( исп. ). — крикнула она, забыв весь свой английский.

Юноша показал в сторону верхнего этажа, куда еще не достали языки пламени; его дрожащая рука дергалась, как у эпилептика.

— Прошу вас, помогите, — хрипло прошептал он.

Консепсьон сорвалась с места и побежала; полы расстегнутого пальто развевались и били ее по ногам. Когда она ворвалась в горящий дом, в голове не было мыслей о собственной безопасности. Ее лихорадочно работавший мозг был озабочен одной-единственной целью: спасти Милагрос. Она остановилась только через несколько шагов, когда на нее, словно поезд, обрушилась волна невыносимого жара и дыма. Женщина отпрянула и закашлялась; появилось ощущение, будто ее горло и легкие облили керосином и подожгли. Тогда она сбросила пальто, все еще влажное от дождя, и накинула его себе на голову. Словно арабка, прижимая его край ко рту, чтобы отфильтровывать самую вредную часть дыма, Консепсьон, спотыкаясь, пошла к лестнице.

Наверху было еще жарче, чем внизу. Dios! [113] Господи ( исп .). Неужели кто-то мог выжить в этом аду? Тем не менее она медленно двинулась дальше. Глаза ее слезились так сильно, что она не знала бы, куда идти, если бы не держалась рукой о стену, используя ее в качестве ориентира в заполненном дымом коридоре. Мысленный образ дочери подгонял ее вперед.

— Milagros, mi hija! [114] Милагрос! Дочь моя! ( исп. ). — кричала Консепсьон таким осипшим голосом, что сама едва узнавала его. — Estoy aquí! Tu madre! [115] Это я! Твоя мать! ( исп. ).

Ей никто не отвечал. Единственным звуком было дьявольское потрескивание пламени, прорывавшегося с первого этажа, где оно некоторое время было заперто. Наконец Консепсьон добрела до открытой двери. Внутри комнаты она сумела разглядеть фигуру девушки, лежавшей распростертой на кровати. На один ужасный миг ей показалось, что она пришла слишком поздно. Но потом Консепсьон увидела, что девушка дернулась, и со сдавленным криком бросилась к ней. Сердце ее радостно забилось: Милагрос жива!

Однако в следующее мгновение несчастная мать поняла, что это не ее дочь.

Эти темные волосы, изящные руки и ноги принадлежали кому-то другому, не Милагрос. В этот момент осознания Консепсьон чувствовала себя так, будто ее кошмарный сон был нарушен другим, еще более жутким кошмаром. Но времени на отчаяние не осталось. Она не могла бросить эту девушку умирать в огне.

Консепсьон схватила ее и начала трясти. Но в ответ девушка лишь что-то невнятно пробормотала, и ее дрожащие веки на секунду приоткрылись. Даже когда Консепсьон обхватила ее за талию и попыталась поднять, та лишь смогла сесть, но тут же снова упала на покрывало.

— Ayudeme! [116] Помоги мне! ( исп. ). — крикнула Консепсьон, обращаясь… к Богу… к душе своей дочери… к любому, кто мог ее услышать. Она была не в состоянии сделать это одна.