Вера Копейко - Прощай, пасьянс

— Да-а, Федор Степанович. Я думаю, мои ведьмочки вас тут уже совсем закружили.

Федор покачал головой:

— Да нет. Я привычный. В наших лесах всякого полно.

— Тогда я за свою дочь спокоен. Что ж, если Мария согласна — вручаю…

Мария пошевелилась под ним, приподнялась на локте и взглянула на мужа.

— Федор. Я… Я понесла…

Он замер отзвука ее голоса. Он был тихий, но резанул по сердцу так, как никакой иной звук не смог бы.

— М-мария… — так же тихо даже не проговорил, а выдохнул он. — О Господь наш милосердный!

За окном стояла тихая темная ночь. Луны не было. Полная луна уже отсветила свое, и теперь только-только нарождался новый месяц.

— Когда? — наконец нашел в себе силы спросить Федор.

— Ты… ты помнишь… ночь, когда была гроза? — Она помедлила, потом добавила: — После той долгой суши, когда едва не сгорели все мои цветы…

— Цветы? Гроза? — Федор чувствовал, как стучит в висках кровь, как колотится в груди сердце. Он хотел лечь рядом с женой, но боялся, как будто те слова, которые она сейчас сказала, он может примять своим большим телом. Да, он хорошо помнил ту ночь. Но почему он ее запомнил? Может быть, потому, что Мария была не такая жаркая, как всегда, и какая-то… скованная, что ли… Как будто у нее на уме было что-то, кроме того, чтобы испытать радость соединения с ним.

— Я еще попросила тебя подложить мне под бедра подушку…

Ну конечно! Она удивила его, но он подчинился, как всегда подчинялся словам жены. Потому что безоглядно верил ей все эти годы. Она ни разу не обманула его даже в мелочах.

— Конечно. То была такая ночь…

Мария вздрогнула, ей нестерпимо было слушать о том, какая была та ночь. Скрипя сердце, она поспешила добавить:

— Этому уже месяц без трех дней.

— Ох, моя милая… — Он обнял ее нежнее нежного. Он уткнулся ей в шею и не дышал.

Мария почувствовала влагу на своем лице. Неужели?

— Федор…

— Да, я плачу, — шептал он. — Мне не стыдно, Мария… От радости плакать не стыдно. Как жаль, что я ухожу в море. Как жаль… Я не увижу тебя в такой поре… Ты будешь еще красивей, чем сейчас. А я не увижу.

Она тихо засмеялась:

— Ты думаешь, красивей? Да нет…

— Сохрани наше дитя. Себя сохрани.

— Я сохраню, Федор. — Она высвободила руки и обняла мужа за шею. — Отправляйся спокойно, а когда вернешься, нас будет трое.

Окна комнаты, в которой спала Мария, выходили на восток, она не задергивала на ночь шторы. Она любила, когда первые лучи солнца будили ее. Проснувшись, она прежде всего думала о Федоре. Он тоже сейчас встречает зарю. Где-то в море…

Она закрыла глаза и снова увидела, с каким радостным лицом он целовал ее в последний раз на берегу, перед тем как сесть в лодку… Он стиснул ее щеки ладонями, приник губами к губам и спрашивал опять и опять:

— Верно, да? Это верно?

— Да, — говорила она, глядя ему прямо в глаза. — Так же верно, как моя любовь к тебе.

Со стоном он оторвался от нее и вошел в лодку. Долго-долго махал он ей, пока рука его стала казаться меньше голубиного крыла в небе.

Мария отошла от берега и направилась туда, где ждала ее Лиза.

— Ну, вот и все, — сказала Лиза, подхватывая сестру под руку. — Он счастлив, верно?

— Да, да, Лиза. Я тоже счастлива. За него, — тихо и печально добавила Мария.

— Неправильно говоришь, Мария, — заметила Лиза сестре. — Ты должна быть счастлива и за себя. Это ведь правда? Позволь себе выпустить радость наружу, не прячь ее глубоко в душу от себя самой и от других. Тогда она станет исходить от тебя, изливаться на других, кто рядом с тобой.

— На тебя? — спросила Мария.

— Да, а значит, на того, кто во мне. Ты понимаешь? Мария замерла, словно потрясенная простыми, ясными и такими верными словами. На самом деле настроение человека, который рядом с тобой, заражает тебя. Она сама это знает и всегда с Федором ровна, весела…

— Но это ведь секрет. Для всех. Верно?

— Пока этот секрет не виден — да. А потом — как договорились. Ты — это я. Я — это ты. Мы обе сестры-затворницы. Сидим за высокими тесовыми воротами, никого не принимаем, кроме самых близких, а их можно перечесть по пальцам. Сами тоже никуда не ходим. Тем более что зима впереди. А мы создания нежные, верно? Будем плести кружева…

— Ты на самом деле думаешь, что мы сплетем кружевной флаг для бригантины?

— Да, конечно. Этот флаг нам понадобится, и даже очень… — Лиза загадочно улыбнулась. — Впрочем, незачем говорить раньше времени. Но тебе понравится то, что ты узнаешь потом. — Лиза засмеялась.

— Ты уже поговорила со своей Натальей? — Марии вдруг пришло в голову, что она до сих пор не знает, как поступит со своей горничной Лиза.

— Моя горничная уезжает от нас с восторгом. У нее, судя по всему, появилась приятная причина. — Лиза улыбнулась.

— Кажется, она собиралась обучиться акушерскому делу?

— Одни слова, — махнула рукой Лиза. — Она едет в Вятку.

— Но она там только что была, — удивилась Мария.

— Вот потому и едет. Я думаю, — Лиза понизила голос, — моя Наталья там кое-кого встретила. Между прочим, я читала во французском журнале, что имя каждого человека наделяет его особенными качествами. Знаешь, что пишут про Натали, то есть Наталью? Приятная в любви. — Лиза засмеялась. — Но я рада за нее. Она нам не нужна во время нашей с тобой беременности. Тем более что она со мной слишком давно, мне было бы трудно морочить ей голову.

В другой раз Мария непременно стала бы выяснять, что знала Лиза о ее имени и о своем собственном. Но сейчас ее интересовали более важные вопросы.

— А как мы обойдемся с Анной?

— С Анной… прямо скажу, пока не знаю. — Лиза покачала головой. — Но в том, что мы сумеем отдалить ее от себя, не сомневаюсь. Можно заморочить ей голову работой. Дадим ей заказ на кружева такой большой и такой сложный, что она головы не сможет поднять. Твоя Анна еще начнет сравнивать себя с нами.

Мария кивнула и добавила:

— Остается из близких нам людей одна Севастьяна.

— Да. Проницательная женщина эта Севастьяна Буслаева. Но… должна тебе сказать, она нам не враг.

— Совсем не враг, — согласилась Мария. — Но она может догадаться легче других, кто из нас на самом деле беременная. И тогда… — Мария подняла на сестру глаза, в которых был неподдельный страх.

— Ей выгоднее быть на нашей стороне, Мария, — сказала Лиза. — Ей важно, чтобы у Федора был наследник.

— Почему? Ей-то что за дело?

— Я кое-что узнала, Мария.

— Вот как? Того, чего я не знаю? Разве? — В голосе Марии прозвучало нечто похожее на ревность. Она ничего не могла поделать с собой из-за того, что всякий раз, когда Лиза говорила о чем-то важном, связанном с Федором, она ловила себя на этом чувстве. Она понимала, это чувство напрасное. Поэтому ей было больно за себя, она осуждала себя, понимая, что Лиза действует ей во благо. Но… Словом, Мария боролась с собой.