Вера Копейко - Прощай, пасьянс

Она заметила за собой давно, что любила не просто место, где жила — Москву, Париж или Лальск. Она любила саму жизнь, в каждом месте находя нечто созвучное своей. Потому что с ней рядом всегда были люди, которых она любила.

Мария училась всему, к чему имела склонность. Так в Лальске стала плести кружева. Она выучилась выращивать розы, которых никто здесь не видел до ее приезда. Она ходила за ними все лето, оберегала, а потом выкапывала и на зиму переносила в дом. Чтобы снова высадить их при наступлении тепла.

Она переводила с немецкого языка сказки, читала детям в воспитательном доме Севастьяны.

Сколько радости было, когда они с Федором собирали грибы или она сопровождала его на рыбалку… Да, для нее всегда было важно, как жить. Обе с сестрой они хорошо усвоили отцовский наказ о вреде праздности.

А коль праздность вредна и она сама об этом знает, так почему лежит сейчас в постели и предается воспоминаниям и размышлениям? Что было — то уже свершилось. На дворе новый день, который ждет от нее новых дел.

Мария выбралась из постели, оделась в домашнее зеленое платье, натянула длинные, толстой вязки чулки — подарок Севастьяны. Они были яркие, разноцветные, похожие на радугу. Мария заплела свои золотые косы и обвила ими голову.

Потом глянула на серебряный туалетный столик — свадебный подарок свекра, в тысячу рублей ценой, как после узнала — прошлась пуховкой по лицу, смахивая сон. Вспомнила, что сегодня они с Лизой решили устроить себе ванну.

Настроение поднялось еще больше, когда она представила себе эту ванну. Федор заказал ее в Париже. А когда дарил, то сказал:

— У меня не шло из головы все эти годы, что увидеть тебя мне помогла скамеечка для ванны на высоких лапах.

Мария порозовела и спросила:

— Ты и скамеечку заказал?

— А вот и нет. Ее я сам сделал.

Когда Лиза впервые увидела ванну, она обомлела.

— Да это же точно такая, как в тетушкином доме!

Никогда еще Мария не видела такого самодовольного лица у своего мужа.

— А как ты думала? — сказал он. — Я же старался.

Шагая через длинную галерею в другую половину дома, туда, где сейчас была Лиза, Мария внезапно поймала себя на том, что о Лизе думает теперь не как о сестре, а… Ох, и сказать-то страшно, как она теперь думает.

Но себе-то можно, успокоила себя Мария. Потом вздохнула и призналась: она думает о ней, как о сосуде. В котором теперь ни больше ни меньше как самый настоящий эликсир жизни. Жизни ее и Федора.

Мария ощущала в себе небывалую готовность и волю к тому, чтобы стоять насмерть перед кем угодно. Перед самой ли Лизой, которая вдруг попытается нарушить что-то, перед любым, кто посмеет занести руку на ее сокровище.

«Сохрани дитя», — просил Федор.

Так неужели она перед чем-то остановится?

Ни за что.

Мария подошла к двери, взялась за ручку и потянула себя.

Она охнула от неожиданности, но обрадовалась за себя, она ничуть не испугалась, когда Гуань-цзы змейкой скользнула в щель между дверью и косяком. В другое время она отпрянула, унимая сердце. А сейчас она захотела увидеть не враг ли крадется к Лизе в спальню?

— Это ты? Тоже к Лизе? Давай, Гуань-цзы, повитуха, — насмешливо сказала она. — Тебе разрешаю. Но какая корыстная порода у вас, гетер. Стоит подарить что-то — и прежних поклонников готовы забыть напрочь.

Между прочим, заметила Мария, кошка так и ходила с лентой на шее, причем, длинная от природы, ее шея казалась теперь стройнее и чуть короче.

Надо же, это животное прекрасно чувствует гармонию. А почему бы им с Лизой не украсить себя чем-то новым, пришло ей в голову. Надо договориться, какие кольца снять и какие надеть. Они ведь не могут носить разные.

Мария вошла в спальню сестры.

— Лиза, ты уже проснулась?

Ответом было молчание.

— Лиза, ты сегодня встанешь к обеду? — задала новый вопрос Мария, подходя к кровати, на которой сама спала столько лет.

Мария вздрогнула. Она только что смотрелась в зеркало и сейчас снова увидела свое лицо — только на высокой подушке. Казалось, пора привыкнуть — незачем смотреться в зеркало, когда поблизости сестра. Стоит на нее посмотреть и увидишь все, что хочешь. Но их сходство потрясает даже ее, особенно после долгой разлуки. А что говорить о других?

Иногда Марии и впрямь казалось, что это не их извечная шутка, что они и впрямь были задуманы как один человек.

«А потом Господь решил, что если не разделить надвое, то для одной огромной и сильной женщины просто не сыскать мужа. Разве что Добрыня Никитич с такой бы справился», — смеялся отец в ответ на привычные восхищенные вздохи и охи знакомых и посторонних людей.

Сейчас под «посторонними» она имела в виду прежде всего Анну, которая в доме Финогеновых была и горничной, и экономкой, то есть прислугой за все. Но и с ней все складывается неплохо…

— Лиза, как ты, отвечай немедленно, — настаивала Мария.

— Ох, я совсем забыла, ты теперь наша новая горничная. — Лиза натужно засмеялась, выпрастывая руки из-под пухового одеяла. — Значит, ты принесешь мне завтрак, если я захочу?

— Да. Анна вчера отпросилась. — Мария хмыкнула. — Я не сказала ни слова против, но сделала строгое лицо, давая понять, что делаю одолжение.

— Не могла же ты плясать от радости… — с трудом ворочая языком, сказала Лиза.

— Да, тем самым я разожгла бы ее любопытство. Теперь, дорогая моя сестра, мы можем быть спокойны, — сказала Мария.

— А Глафира? — снова подала голос Лиза.

— А что — Глафира? Варит, парит, жарит, будто в доме не мы с тобой, а целый полк солдат. Ей вообще пристало бы армию кормить. Я говорю ей — для чего нам столько соленой рыбы? Видела бы ты, какую бочку сельдей она только что засолила! А она отвечает, мол, муж ваш велел заготовить поболее.

Она подошла к окну и отдернула кружевные занавески, которые таились под тяжелой портьерой, затканной серебряной нитью.

— Смотри, как быстро потемнела черемуха. Ягод сколько! — воскликнула Мария.

Лиза приподнялась на постели, села, опершись на подушки.

— Осень наступает… — проговорила она.

— А вчера я видела гусиный клин. Они гоготали над Лалой. Если бы летели сюда весной, то непременно всей стаей на тещином языке.

— На тещином языке? — переспросила Лиза, с трудом ворочая своим собственным языком.

Мария засмеялась:

— Так называется поляна за рекой. Я тебе покажу, хочешь, — сегодня прогуляемся.

— Н-не знаю…

— Что, тебе нехорошо?

— Пройдет. Сама видишь, утро…

Мария, глядя на сестру, точно так же сморщилась, если бы кто посмотрел на них со стороны, то не сказал бы, которая в положении.

— Нет так нет. — Мария вздохнула и, желая перевести мысли сестры на шутливый лад, спросила: — Какая я покладистая, да? Соглашаюсь на все, что ты скажешь. Знаешь, почему?