Вадим Андреев - Встреча влюбленных

Несколько мгновений все заглушал грохот падающих жестяных ведер, потом из кладовки донеслись бурные проклятья, и, наконец, появился сам герой. Он пошатывался и держался обеими руками за голову. Когда же Секандар опустил их, стало ясно, что к синяку на скуле прибавилось немало новых, свежих отметин.

— Визиты в этот дом не идут тебе на пользу, о почтенный Чадди-шах, — улыбнулся Джавед.

— Ты еще смеешься! — закричал гость, но сразу же схватился за свои щеки, ответившие на крик резкой болью.

Однако уняться Секандар был не в состоянии, хотя тон обвинений пришлось несколько снизить.

— Подлец! Негодяй! — шептал он, стараясь причинить как можно меньше беспокойства своему покалеченному лицу. — Использовал меня, чтобы написать любовное письмо моей сестре!

— Твоей… Твоей сестре? — остолбенел Джавед. — Ты хочешь сказать, что Фейруз Малик Амвар твоя сестра?

— Ты что, сомневаешься в этом? — взревел Секандар, забыв о ранах. — Она моя единственная сестра, и это так же верно, как и то, что я потомок Чингиз-хана!

— Вот тебе и Чадди-шах! — шумно выдохнул Джавед, садясь прямо на ступеньку. — Чего только не бывает на свете! А впрочем, что тут плохого? — повеселел он, быстро освоившись с новым положением вещей. — Наверное, сам Аллах послал тебя ко мне. Я очень рад!

Он протянул руки, как будто желая прижать гостя к своей груди, и шагнул ему навстречу. Но тот ответил черной неблагодарностью на этот искренний порыв — он развернулся и попытался крепким кулаком слегка испортить радостное настроение Джаведа, а заодно и его красивое лицо. Это ему удалось, правда, совсем не в той степени, о которой он горячо молился.

— Эй, ты чего? — закричал хозяин, потирая сразу покрасневший подбородок. — Я на твоем месте иначе относился бы к другу, который так тебе обрадовался.

— Сейчас ты у меня еще больше обрадуешься, — пообещал Секандар, замахиваясь вторично. — И потом, какой я тебе друг — я же презренный Чадди-шах!

Однако второй его удар не попал в цель — Джавед был уже готов и достойно встретил нападение. Секандар получил звонкую затрещину, окончательно усмирившую его боевой пыл. Он уселся на ступеньку, с которой только что встал хозяин дома, и, бросая на того волчьи взгляды, принялся что-то бурчать себе под нос.

— Ну, — спросил Джавед, — ты успокоился, наконец? Мы можем поговорить?

— Нам не о чем разговаривать! — огрызнулся гость. — И вообще, за кого ты меня принимаешь?

— За брата Фейруз и моего будущего шурина, — улыбаясь, ответил Джавед.

— Ни-ког-да! — взвизгнул Секандар. — Я не собираюсь становиться твоим шурином! Я тебя… я тебя… — он замялся, ища выражение, которое вполне отражало бы бушующие в нем чувства.

— В порошок сотру! — подсказал хозяин.

— Точно! — обрадовался Секандар. — Так и сделаю.

Джавед развел руками, показывая, что ему нечего сказать в ответ на такие кровожадные намерения, и отошел в сторону, как бы освободив путь к входной двери. Однако гость, казалось, не торопился оставить кров, под которым ему так и не оказали достойного приема. Он заерзал на ступеньке, но не вставал, как будто чего-то ожидая — может быть, момента, когда будет в состоянии стереть кого-нибудь в порошок, а может, совсем другого, вернее другую…

Молчание затягивалось, но Джавед, не сводивший с гостя насмешливого взгляда, не собирался помогать ему выпутываться из ситуации. Наконец Секандар встал и, тоскливо оглянувшись по сторонам, пошел к выходу. Он обернулся в дверях, желая сказать на прощание что-нибудь поэффектнее, но только пожевал губами, проклиная себя за косноязычие. Всю злость, не излитую в словах, он обрушил на ни в чем не повинную дверь, которая хлопнула с такой силой у него за спиной, как будто выстрелила старинная пушка, несколько веков хранившая молчание на площади города. Вслед ему раздался взрыв хохота.

Секандар вынужден был сам возиться с воротами, потому что Насиб предпочел своим прямым обязанностям удовольствие насмехаться над гостем вместе со своим хозяином. Когда же, бормоча ругательства, взбешенный посетитель справился с засовами, он чуть не столкнулся с изумленной Мариам, возвращающейся откуда-то в сопровождении другого слуги.

Сегодня она показалась Секандару еще более привлекательной в своем темно-синем с блестками платье и таком же покрывале.

«И надо же случиться, чтобы меня связали с этим домом какие-то нелепые, дурацкие отношения, — с досадой подумал он. — Такая красивая девушка — и сестра этого наглеца!»

— Здравствуйте, — поклонился он Мариам.

Та в ответ наклонила голову, чуть прикрыв лицо краем покрывала.

— Уважаемая, вы не узнаете меня? — робко спросил Секандар.

Мариам послала ему кокетливый взгляд и лукаво улыбнулась:

— Отчего же, вы — Чадди-шах.

— Чадди-шах?! — взревел несчастный, не выдержав этого последнего удара. — Вас обманули, вас ввели в заблуждение. Я… Я потомок Чингиз-хана!

— Чей-чей вы потомок? — удивленно переспросила девушка.

— Чингиз-хана, — понуро произнес Секандар-барк, понимая, каким смешным и жалким кажется сейчас этому прелестному созданию.

— То-то я смотрю, кого-то вы мне напоминаете, — серьезно сказала Мариам и, кивнув на прощание, скрылась за дверью.

«Ну погоди, жалкий поэтишка! Мы посмотрим еще, кто станет чьим шурином!» — подумал Секандар и, мстительно пнув ногой ворота, отправился домой — объясняться с отцом.

Ахтар Наваз вышел из магазина, обвешанный коробками с игрушками. У племянниц был день рождения — чудесный повод, чтобы завалить их подарками. Хозяин хотел сам донести коробки до машины постоянного и щедрого покупателя, но Ахтару нравилось держать в руках этот шелестящий цветастой оберточной бумагой нарядный ворох, который вот-вот взорвет радостью жизнь милых малышек.

Навстречу ему бежала стайка детей, которым никогда не приходилось играть ни с какими игрушками. Худенькие, чумазые ребятишки, домом для которых с первой минуты рождения была улица, неслись куда-то с визгом и хохотом. «Как они могут веселиться, бедные, никому особенно не нужные, лишенные заботы?» — вздрогнул Ахтар. Сердце его сжалось от жалости, как бывало всегда, когда он сталкивался с нищими детьми. У этой боли не было конца, потому что никакая благотворительность не могла помочь всем — слишком много новых маленьких изгоев появлялось на месте одного, хоть как-то пристроенного на пожертвования богатых. Что можно объяснить их родителям об ограничении рождаемости, если они, сами выросшие на грязных тротуарах, не умеют читать, никогда не были у врача, и даже если не хотят иметь детей, то не могут потратить последние пайсы на контрацептивы. Да еще в их головах упорно держится представление, что пользоваться противозачаточными средствами — грех. «А выпускать в жизнь по десять детей, обрекая их на голод, болезни, лишения, вечную безнадежную нищету, — разве это не грех?» — с горечью думал Ахтар, глядя на ножки-палочки и ввалившиеся щеки детей.