Анн-Мари Нуво - Анжелика в России

Мигулин вскоре вышел, присел возле Анжелики, протянул ей несколько холодных лепешек:

— На, подкрепись.

Анжелика приподнялась, жестом сдвинула шапку назад, повела головой и шеей, и сразу же Мигулин жестко сказал сквозь зубы:

— Накройся… пригнись…

Согнувшись, тычась лицом в колени, Анжелика пережевывала вязкое тесто, а Мигулин, разглядывая площадь, тихо говорил:

— Шашол просил подождать. Какое-то дело у него. Может, так и лучше. Провожатых даст…

Прожевав последний кусок и облизнув свои полные губы, Анжелика его так же тихо спросила:

— А что будет, если узнают, что я женщина?

— Да ничего не будет: и тебе и мне головы поотрывают… — фыркнул казал.

Через некоторое время он, видимо, решил приободрить затаившуюся Анжелику и спросил:

— Как тебе тут?

— Дымно…

— Это от комаров. Тут над речками комарья — гибель…

Шумела площадь. Перед вечером закричали что-то на башне дозорные, и появившиеся вооруженные казаки стали расчищать на площади место. Высовывался из прохода своей хаты и сразу исчезал кошевой Шашол. Несколько богато одетых казаков прошли к нему, обменявшись с Мигулиным кивками. Один из них вышел и стал обходить казаков на площади, перешептываясь с некоторыми. Те, к кому он подходил, через какое-то время вставали, шли и рассаживались возле хаты Шашола. Вскоре Мигулин и Анжелика оказались в плотном кольце хохочущих, орущих, поющих и ругающихся запорожцев. Подошли уже знакомые казаки, с кем Мигулин разговаривал при въезде. Подстриженный в кружок оборванец в бархатных шароварах мечтательно рассматривал небеса, изредка прикладываясь к фляге, а сосед его, могучий детина, так же бессмысленно смотрел перед собой, но теперь изредка вскрикивал и взмахивал руками, будто отбивался.

— Горячка у парня, черти мерещатся, — тихо объяснил Мигулин. — Это бывает…

Уткнувшись головой меж дубовыми бревнами стены и широкой спиной Мигулина, Анжелика притворилась спящей.

Меж тем шум усилился. Из-за вала наплывала новая волна звуков.

— Иде! Иде! — закричали караульные на башне.

Где-то застучали в огромный барабан. Несколько казаков, налегая изо всех сил, выкатили на площадь такие же огромные бочки, стали черпать из них и пить. «Водка», — догадалась Анжелика. Со всех сторон поселения на площадь повалил народ. Ворота под башней распахнулись, и через них новая многочисленная толпа, распевая песни и молитвы, плеснула на площадь и разом переполнила ее.

— Иде! Иде!

— Гей! Гей!

— Слава!..

— Спаси, Господи, люди твоя…

— Иде! Иде! Вдовиченко!..

Новый пророк, подобно Христу, на осляти въезжал в Чертомлыкскую Сечь.

— Слава! Слава!

— Миром Господу помолимся…

Некоторое время на площади творилось невообразимое. Постепенно шум стал смолкать, будто и сам он, шум, утомился. Анжелике ничего не было видно из-за спин. Она слышала только перешептывания соседних казаков, настороженно всматривающихся в явившегося пророка и святой жизни человека.

— Шо вин? Шо вин?…

— Плаче… — растерянно сказал кто-то.

— От лахудра, — зло прошептал кто-то рядом.

— Вдовиченко, нэ журысь! — грянул в тишине молодой веселый голос, и площадь вновь взорвалась криками.

Ругань, хохот и молитвы смешались. Какой-то пьяный приплясывал, ударяя в бубен, и выкрикивал тут же сочиненный куплет:

Вдовиченко, нэ журысь,

В мЕне грОши завелысь!..

К нему, размахивая дубинкой, пробирался седой есаул.

Из избы Шашола вышли богато одетые казаки и пошли в толпу. Их встретили злобными криками. И сейчас толпа пьяных запорожцев, спотыкаясь о ноги, специально им подставляемые рассевшимися, полезла в избу Шашола.

Несколько раз изба Шашола и площадь обменялись подобными делегациями. Анжелика с трудом поняла, что Шашол и богато одетые казаки приглашают пророка на совещание в «радный дом», то есть в избу к Шашолу, а площадь и пророк требует Шашола и богато одетых выйти к народу и решать все сообща.

Наконец площадь победила. Из избы высунулась багровая от гнева усатая физиономия Шашола. В руке кошевой сжимал маленькую золоченую булаву. За ним вышли богато одетые, называемые «куренными», сидевшие вокруг избы казаки поднялись и клином врезались в толпу, очищая старшине дорогу.

Вскоре Анжелика и Мигулин остались под стеной одни да страдал, корчился в пыли и вскрикивал терзаемый горячкой казак.

— Братья, Войско запорожское, кошевое, днепровское и морское! — заговорил вдалеке Шашол. — Слышим мы и глазами видим…

— Гей! Гей! — закричала рада. — Нехай Вдовиченко говорит!

— …Премногие милости и жалование от великого осударя… — гнул упрямо Шашол. — Милостивым словом он нас увеселяет, про здоровье спрашивает…

— Да мы сроду не хворали!..

— Замовчь!..

— …Пушки, ядра, порох приказал прислать. Калмыкам, донским казакам и из городов охочим людям на помощь против бусурман к нам на кош позволил приходить, также чайками, хлебными запасами и жалованием обнадеживает, только б наша правда была…

— Нехай Вдовиченко говорит! — кричала рада.

— …Служили мы и с татарами после измены Брюховецкого, и во времена Суховеева гетманства; крымский хан со всего Крыма хлебные запасы собирал и к нам на кош прислал, только тот его хлеб обращался нам в плач, нас же за шею водили и как овцами торговали, все добро и клейноты отняли…

— Нехай Вдовиченко говорит!

— …Пока свет будет и Днепр идти не перестанет, с бусурманами мириться не будем…

— Слава! Слава!

На площади орали до темноты.

— Ты-то что мучаешься? — с удивлением обернулся Мигулин к заерзавшей Анжелике.

— Не могу, — сказала Анжелика. — Не могу. Я хочу в туалет…

— Вот горе-то еще… — вздохнул Мигулин.

Смеркалось. На площадь выкатили и зажгли смоляные бочки. Тьма вокруг площади стала еще гуще, а на самом майдане в неверных отблесках пламени продолжала волноваться рада.

— О, господи! — вздохнул опять Мигулин. — Иди уж в избу, а я посторожу…

Внутри помещения было темно, по стенам метались тени и блики. Посреди стоял один лишь стол, а вдоль стен тянулись лавки, покрытые шкурами. Стекол не было, и от постоянного сквозняка в избе чувствовалась зыбкая прохлада.

Оправившись, Анжелика присела на лавку в углу. С наслаждением сняла она теплую меховую шапку и рассыпала волосы по плечам, грязную тряпку сорвала с лица, расстегнула ворот рубахи, подставляя прохладе шею и грудь.

Тут на площади закричали:

— В поход! В поход! Разбить бочки с водкой! За пьянку — смерть! Куренные, по куреням!

В проем окна вскочил знакомый Анжелике оборванец в бархатных шароварах, в руке он сжимал факел:

— Михаил! Мигуля! Та дэ ж вин е?

Бежать, скрываться было невозможно, на маскировку не оставалось времени. Опережая взгляд казака, Анжелика поднялась, рывком разорвала рубаху, обнажая свою полную грудь, подняла и сплела над головой руки, как это делали восточные женщины, и на носках, извиваясь всем телом, двинулась навстречу опасности. Почему она сделала именно так, не знала и не задумывалась.