София Григорова-Алиева - Я целую тебя в губы

У меня озноб…

Я совсем одна… Я ни с кем не хочу говорить… Никто не понимает, какая я… Вот…

В сущности, я хотела сказать, что нельзя насильно…, что, может быть, после, спустя какое-то время… Нет… Оказалось, можно насильно… И все в каком-то бесконечном забвении тонет…

Когда нашему сыну было уже лет шесть, он уже стал хорошо читать и стал сам брать книги из книжного шкафа. Старшей девочке тогда еще было меньше двух лет, и она много времени брала у меня… Потому как-то незаметно для меня он стал сам читать… Помню, прочел сказки Гофмана… Так понравилось ему…

Я думала, что следует предоставить мальчику свободу; пусть читает, что хочет… Но Лазар по-другому решил, он одни книги детям запрещает; другие, наоборот, очень советует или даже обязательно велит прочесть… Мне всегда странно, что дети не только слушаются Лазара, но даже как-то гордятся этими его запретами и рекомендациями… Может быть, это потому что в его поведении нет никакой мелочности; что бы он ни делал, он всегда сохраняет какую-то серьезную горделивость… Даже когда у него болит желудок, и у него испуганное лицо, он все равно с этими его сдвинутыми бровями похож на сказочного восточного короля из немецких сказок; он будто король, который боится, что его отравили; а вовсе не какой-то обыкновенный человек, у которого просто болит живот…

Последний месяц перед тем, как меня положили в больницу, был очень плохой. Мне сделали анализ, и палочек не нашли, но у меня стала высокая температура почти все время, кровь каждое утро откашливалась, я лежала. И я все время боялась, что вдруг палочки все же появятся и это будет опасно для детей. Лазару, кроме своей работы, пришлось еще и по хозяйству все делать. Софи хотела забрать детей, но дети не хотели от меня уходить. Они уже знают, что обострение туберкулеза долго лечится; значит, нам придется надолго расстаться. Особенно Лазар Маленький это понимает. Я видела, как он нервничает, и я себя ругала, что у меня не хватает силы воли для того, чтобы остановить болезнь. Я виновата в том, что ему не по себе. Он ребенок еще, ему нужно, чтобы я была дома… Потом искали хорошего врача, договаривались с ним, устраивали так, чтобы меня именно в ту больницу к нему в отделение положили… И все это унижения, деньги, подарки…

Однажды я лежала, а девочки сидели около меня на кровати. Старшая показывала мне, как она вышивает и какие разные швы она уже знает… В школе начали учить вышиванию и ей очень понравилось… Младшая сидела и баюкала на руках куклу. Круглое личико такое озабоченное. Но эта озабоченность не ко мне относится; это она играет, будто она взрослая женщина с ребенком… Интересно, о чем она думает, когда просто вот так сидит и баюкает куклу… Все-таки девочки не похожи на меня. Я никогда не играла в куклы… А старшая все делает лучше меня; ей только покажешь, а она уже умеет и овощи чистить, и полы мыть… Лазар маленький запомнил, как ей было четыре года и она свое платьице стирала в тазу. Наша малышка тогда родилась и я болела, в больнице лежала… Я слушаю голосок моей старшей дочери, но мне надо все время собираться с силами, чтобы улавливать смысл, а то слышу одно только звучание… Вдруг я очнулась, испугалась, что она потеряет иголку или уколется… Сказала ей, чтобы она была осторожна с иголкой и с ножницами… — Мама, ты мне уже говорила… Вдруг я услышала свой голос как бы со стороны… такой слабый и надтреснутый стал… И ничего не выражает, кроме напряжения голосовых связок, мне трудно говорить… Я совсем не умею шить и вышивать… Так, дырочку зашью кривыми стежками, залатаю — и ничего больше… Я заметила, что девочка что-то хочет мне сказать, но колеблется… Наверное, отец сказал ей, что меня нельзя тревожить… Я и вижу, что девочки стали относиться ко мне как-то настороженно, натянуто, без естественности… Эта моя болезнь совсем отдалит от меня моих дочерей… Я почувствовала досаду на Лазара, зачем эта его излишняя забота обо мне… Я стала такая раздражительная, это от слабости; у меня пальцы очень ослабели, дрожат… Дня два я не могла причесаться, Софи зашла к нам, заметила, и причесала меня… Заплела волосы в одну косичку, так легче лежать… Она сказала Лазару… Утром он принес таз, графин с водой; умывал меня, потом стал расчесывать волосы… Во всех его жестах и в том, как он все это делал, была какая-то тоскливость и будто сломленность какая-то… Я ужаснулась этому его состоянию и своей беспомощности, и заплакала… Меня начало трясти от этого плача… «Не надо… не надо…», — он проговорил так сломленно… Я попыталась перестать, но не могла… Он кончил заплетать мне волосы в косичку, уложил меня на подушки (две подушки подложены) и снова попросил: «Не надо…» «Я не могу, — сказала я. — Лучше не обращай внимания, само пройдет…» «Хорошо», — ответил он так же сломленно и отошел от кровати… Действительно прошло, минут через десять… И дети бедные все это видят…

— Ты что-то хочешь мне сказать? — я сказала девочке. — Ты скажи. Это можно…

Какой у меня голос…

Оказывается, еще месяц назад отец обещал ей устроить экзамен по греческой мифологии. Она целый месяц читала книги, которые он велел прочесть; и все статуи и все рисунки на вазах запомнила, а он не спрашивает… Я сказала, что отец, наверное, забыл из-за моей болезни…

— Давай я тебя спрошу…

Она снова заколебалась… Я поняла, что она считает, что отец знает лучше, но говорить это мне она не хочет. Я ведь больна, она боится меня обидеть, огорчить… Вот Лазар Маленький не сомневается в моих знаниях… — Давай я отцу напомню вечером… А, я правильно угадала, вот этого она как раз и хотела… Со своим вышиванием в руках она наклоняется ко мне немножко виновато и хочет поцеловать… — Нельзя! — поспешно говорю я… Голос звучит совсем сорванно и визгливо… Она и сама вспомнила этот запрет, и отстраняется, прижимается к металлическим прутьям спинки кровати… Очень мучительно мне так жить… И детей очень жалко…

Я Лазару сказала о нашей девочке и он вечером устроил ей экзамен… Он спрашивал ее, она рассказывала, потом он прикрывал ладонью надписи под фотографиями и спрашивал, какого бога или героя изображает статуя или рисунок на посуде… Она только один раз ошиблась, спутала Геракла с Гермесом, это была та статуя Праксителя, где Гермес с одной отбитой рукой держит на другой руке маленького Диониса, там действительно Гермес такой широкий… Я слушала ее и стала гордиться ею, какая она вырастет, такая умница и все будет уметь делать… И неужели я не доживу и не увижу ее взрослой… Я почувствовала слезы в глазах… Дети уже привыкли, что я часто плачу… Я чувствую, что такая больная, слабая, я им неприятна. Им тягостно сидеть возле меня, ухаживать за мной. И они испытывают чувство вины, им кажется, что они жестокие, нехорошие. Они стараются все делать, но заставить себя любить меня больную они не могут… И я чувствую, что и я слишком сосредотачиваюсь на своих ощущениях, на своей беспомощности… Я стала нечуткая к детям… За что они, такие маленькие, должны так страдать?…