Марина Преображенская - Отражение звезды

— Да-да, — он знал. У матери своя жизнь. Она пытается компенсировать то, что недополучила в молодости. Хотя в этом была не его вина — он рос у бабушки, потом в интернате, потом в военном училище, потом… — Я пойду.

— Иди. И мой тебе совет — не оставляй этой стерве квартиру! Пусть мотает в свой Норильск. Я всегда говорила: дела с лимитой до добра не доведут. Ты ей и квартирку, и обстановку, и машину… Дурак! — вдруг зло выплюнула она и презрительно отвернулась. — Дурак и есть! Все равно палец о палец не ударишь — в подвале подохнешь, попомни мое слово.

— Я пойду, — снова произнес Аганин и ушел.

В подвале он и зажил. Сначала держался особняком и в пределах приличия. Потом обрел подходящую компанию — по Сеньке и шапка. А однажды нашел на вокзале большой бумажник. Денег оказалось много — почти на неделю хватило и ему, и его дружкам. Пили-гуляли-гудели. Пришел в себя в заброшенном сарае далеко от Москвы. Голова болела от страшного похмелья, тошнило и трясло всего, как в лихорадке. Провалялся почти весь день, изнывая от жажды и ломоты в висках, а когда нашел в себе силы подняться и осмотреться, чуть не сошел с ума от ужаса.

Его дружки, избитые, все в крови, с проломленными черепами и кольями под ребрами лежали у сенника. Кто? За что? Это же надо было так нажраться, чтоб не помнить страшного побоища! Ничего не осталось в пустой голове: когда это произошло, как?

Его вырвало тут же, рядом с окоченевшими трупами. Он бросился бежать, забыв и о воде, и о варенной в мундире картошке, оставшейся в черной от копоти кастрюле, и о половине бутылки недопитой водки.

И покатилась дорожка Аганина под крутую горочку. Он просто чувствовал, как затягивает его болотная жижа, как ломает судьба его некогда сильное тело. Как гниет оно изнутри, вшивеет, дряхлеет, становится зловонным и мерзким.

Пророческими оказались слова матери: «В подвале подохнешь, попомни мое слово».

А и в подвале — кому какое дело? Кому он тогда был нужен? Никому! Он потерял веру в себя, ощутил свою никчемность и ненужность так остро и так безысходно, что даже поверил — это его крест. Нужно смириться. Все равно в могилу, рано или поздно гнить в земле. Так какая разница — рано или поздно? Годом раньше, годом позже…

Если бы тогда кто-то спросил Аганина: есть ли любовь, — он затруднился бы ответить. Да и сейчас, наверное, вот так, чтобы навзлет, — нет, не уверен… Но все же что-то изменилось в нем, что-то заставляло думать, действовать, переживать. И сердце его билось с живой, как раньше, тревогой, и домой тянуло с неимоверной силой. «Домой»… Он усмехнулся и оглядел оплетенные паутиной стены подвала, взгляд его упал на Леночку. Одеялко сбилось. Леночка спала и сладко посапывала. Улыбалась, смешно дергала чистым после вечернего купания носиком. У Леночки теперь было чистое белье. Он сам стирал ее простынки и сушил в соседнем секторе. Для этих целей он притащил в подвал детскую ванночку. Вполне приличную, видимо, вырос малыш, отдать не нашли кому, вот и снесли на помойку. Хорошо еще не в контейнер бросили, а прислонили к дереву. Он отмыл ее, обдал кипятком и в тот вечер искупал Леночку в огороженном куском клеенки закуточке.

Нет, в подвале можно жить. Особенно в таком, не требующем постоянного ремонта, комиссий, проверок. За все это время только один раз приходили из жэка, но, слава Богу, до последнего сектора не дошли.

Аганин встал, поправил сбившееся одеяло, поцеловал розовенькое ушко и прошептал: «Доченька моя, крошечка…» Скорее всего она и не подозревала, какие бури вихрились в его груди.

Они одного года рождения — Ната и Лена. Может, и это сыграло свою роль? Бог весть, что именно заставило Аганина выйти сегодня на улицу, разменять полтинник на двушки и начать действовать.

Целый день Аганин посвятил тому, что звонил друзьям, договаривался о встречах, просил помощи.

Ему радовались, спрашивали, куда пропал, чем занимается, где обитает. Предлагали пересечься в кафе, ресторане, баре. Предлагали зайти в офис, лабораторию, редакцию. Колька Матвеев оказался даже ректором одного из московских вузов. Все при местах, при должностях, при семьях, при деньгах… Это злило, но злость была направлена исключительно в свой адрес. Чем он хуже? Почему решил, что судьба поставила на нем крест? Неужто он глупее Кольки Матвеева? Когда-то Матвей сидел с ним за одной партой и сдувал с его тетрадки контрольные, краснел, заплетался языком, стоя у доски, и ждал от него подсказки. И вот тебе на: он, бывший отличник, подающий надежды курсант, молодой офицер, который вполне мог бы устроиться на материке ничуть не хуже всех их, — в подвале, а бывший троечник, разгильдяй и аховый студентишка — ректор института… Но его помнили, хоть и прошло много лет с того вечера, когда он нырнул с головой в холодный омут дикого одиночества, и это, надо сказать, было приятно.

Аганин не мог согласиться на встречу в присутственном месте, прекрасно понимая, что из него за эти годы сделала жизнь, но и отказаться от встречи он тоже не мог. Ради Леночки он должен переступить через свое самолюбие, перетерпеть унижение и проглотить обиду.

— Матвей, я не могу зайти к тебе, давай у метро.

— Ну что ты, старик! Какое метро?! У нас рядом роскошный кабак!

— У метро, Матвей, — настаивал Аганин. — Не могу я в кабак, прикид не тот… Да и рылом не вышел. Ну как?

— Ладно, у «Маяковки» на выходе. В сторону химчистки. Белый «жигуль». Узнаешь меня, нет? А потом — в кабак, жрать хочу, ужас до чего.

Лежа на топчане, Аганин с болью в сердце вспоминал унижение, которое ему довелось испытать. Он несся по эскалатору преисполненный надежды, что уж сейчас-то, наконец, все решится. Колька Матвеев был на месте. Александр Николаевич шел к белому «жигулю» и махал рукой толстому господину в высокой кашемировой шляпе песочного цвета и такого же цвета длинном пальто. Он видел лицо Матвея, он не мог ошибиться, — те же синие острые глазки под густыми черными бровями, те же узкие губы и родинка на мочке уха, так что кажется — на нем клипса. Аганин видел Матвеева и знал, что тот видит его.

— Матвей!

Толстый господин дернулся, оглянулся в сторону Аганина, и — Боже, — как изменилось его лицо! Представьте себе, что вы сели в переполненном метро на свободное место, а потом вдруг обнаружили, что на вас пялятся, как на диковинный экспонат в палеонтологическом музее, и тут же почувствовали смрадный запах, исходящий от соседа. Представьте себе, что вы видите рядом с собой вшивого, покрытого струпьями и коростой вонючего квазимоду, вскакиваете при первых же звуках скрежета ногтей по шелудивой коже и, чувствуя легкую вибрацию в глубине души, с чувством омерзения и брезгливости прячетесь за спины попутчиков.

Вам неловко, вам стыдно своего чувства, вы невольно почесываетесь — от нервов, наверное, — и вдруг узнаете человека, от которого только что шарахнулись И он узнает вас, улыбается вам, а вы все дальше и дальше пятитесь в глубь вагона, прячетесь за спины пассажиров и на ближайшей же станции выскакиваете из вагона.