Марина Преображенская - Отражение звезды

Так вот точно так же, как могли бы повести себя вы, повел себя и Матвеев Колька. Матвей, школьный друг, троечник и разгильдяй, а ныне Матвеев Николай Федорович. Куда до него Аганину? И потому он простил Матвею все — мельчайшие изменения мимики, тончайшие нюансы эмоций, выражение глаз — от неузнавания через удивление к полному презрению, граничащему с испугом.

Конечно же, Аганин привел себя в порядок, насколько может привести себя в порядок не имеющий для этого условий опустившийся и погрязший во всех смертных грехах человек. Он был вымыт, выбрит и вычищен. Он нагуталинил еще приличные ботинки с чужой растоптанной до сорок пятого размера ноги, потер снегом серое драповое пальто, освежив таким образом далеко не новую ткань, и вытряхнул самым тщательнейшим образом черно-коричневую кроличью шапку…

— Матвей! — Но только рыжие брызги мокрого снега, грязи и соли вперемешку…

Зачем-то Аганин позвонил Матвееву домой, он сам не знал зачем, но набрал номер его телефона.

Соня узнала. Соня была хорошей девушкой. Тихой, ласковой. Когда-то они дружили семьями, и Соня часто звонила Миле, а если Милы не было дома и у телефона оказывался сам Аганин, Соня сначала неловко извинялась, а потом долго плакалась ему в жилетку, какой у нее бездушный и бестолковый муж.

— Сашенька! Как вовремя ты позвонил! — как будто и не было перерыва в десять лет, словно они разговаривали только вчера. — А мой-то знаешь чего учудил? Он продал дачу. Продал, представляешь?!

— Что, картошку негде посадить? — спросил Аганин просто так, ему совершенно было безразлично — сажают ли Матвеевы картошку, но должен же был он отреагировать на Сонину жалобу.

Соня долго сопела, пыхтела, обиженно дула губки с той стороны телефонного провода. Он никак на это не реагировал, и наконец она дрожащим голосом произнесла:

— При чем тут картошка? Мы картошку покупаем, мы ее не сажаем! Кому охота в грязи ковыряться? Ногти ломаются и кожа потом — просто ужас. Он продал ту, что в Жмеринке. Теперь мы будем ездить на Азов! А у меня в Жмеринке все подруги. Представляешь?! А на Азове только Злата хрипатая. Она же стерва, с ней говорить не о чем. И ходить там некуда!

— Понятно… — Александр Николаевич вздохнул и повесил трубку.

Осталась досада и еще три запасных телефона.

Егор его не узнал. Сначала не узнал, потом все-таки вспомнил. Егор теперь большой начальник на маленьком заводике, и у него могла найтись хоть какая-нибудь работенка. Работенки не было, зато дал кучу советов.

— А ты в РЭУ — дворником. Там и жилье служебное.

— Спасибо, был.

— А ты сторожем на рынок. И пожрать чего, и комната.

— Там все уже схвачено, спасибо.

— А ты…

— Пока, — твердо произнес Аганин и тоже повесил трубку.

Голоса друзей таяли в эфире, как летящие с неба снежинки. Таяла и надежда решить свои проблемы через давние узы дружбы. Последний номер он набирать не стал. Каратаев работал на телевидении главным редактором одной из известных на всю страну программ. Конечно же, там нет и не может быть для него никакой работы. Время перевалило уже за полдень. Ближе к вечеру, наступившему быстро и незаметно, Александр Николаевич почувствовал, как он устал. Как хочется ему умыться, согреться, попить чаю и лечь на теплый топчан! Он улыбнулся. Когда он выберется в люди, у них с Леночкой будет своя квартира, своя ванна и своя большая светлая кухня. Он будет приходить со службы домой, залезать в горячую, ароматизированную солями воду, отпариваться, отогреваться и надевать тяжелый махровый халат, сунув ноги в теплые домашние шлепанцы. Когда у них будет своя квартира…

Аганин размечтался. Он приближался к Киевскому вокзалу, неспешным шагом отмеряя уличное заснеженное пространство, и чувствовал, как жизнь возвращается к нему.

— Саша!

Аганин вздрогнул, но не остановился. Только что он думал о Каратаеве, и, наверное, поэтому ему почудился голос давнего приятеля. Они и близки-то никогда особенно не были. Один раз Аганин привез Каратаеву дефицитное лекарство для умирающей матери. Тот протянул Александру Николаевичу деньги, но Аганин почувствовал, что опоздал с помощью. Безнадежно опоздал.

— Мама умерла. Через месяц после того, как ты уехал.

— Прости меня, Гриш, — Аганин посмотрел в глаза Каратаеву и только тут заметил, как сильно он изменился за месяцы, пока они не виделись. Такое впечатление, что Аганин погружался под воду, словно в иной временной пласт. Он выбывал из жизни, которая текла здесь, на материке, и никак не касалась его. Здесь все изменялось. Строились и разрушались дома, создавались и погибали шедевры, рождались и умирали люди. Все было здесь, а там, в глубинах океана, под темными пластами воды жизнь словно замирала и только темное колыхание над головой и горстка сослуживцев, как в космическом корабле, уносящемся в неведомую даль, напоминало Александру Николаевичу Аганину, что и он привязан ко всему земному, но какой-то тонкой и неверной паутиной — паутиной воображения и четкими командами, доносящимися из динамика связи с землей.

Каратаев посмотрел на Аганина, и Александр Николаевич внезапно осознал, как близок по духу и как одинок по жизни этот невысокий, кряжистый и молчаливый человек.

— Извини меня, Гриш… — последовало молчание. Они пожали друг другу руки, Каратаев сунул в карман кителя Аганина свою визитку, сказав: «Ничего, друг, все мы люди-человеки. Спасибо за помощь. Звони, если что понадобится».

Это «звони, если что» запало в душу Аганина, и хоть они в дальнейшем больше не поддерживали никаких отношений, почему-то Аганин чувствовал, что на Григория Каратаева можно будет положиться. И он не хотел расставаться с этой уверенностью. Он предпочитал обманываться в ней, нежели шлепнуться мордой в мрак разочарования и боли очередного предательства. Так много этого добра висело в его заплечном мешке. Так много, что даже плечи ломило.

— Саша! Александр Николаевич! Вы? Постойте же, постойте, мужчина!

Аганин замедлил шаг, напрягся всем телом, точно перед ударом, и, с трудом поворачивая голову, оглянулся.

Его настороженные глаза встретили Каратаева холодными остриями штыков.

— Постойте, мужчина, — Каратаев запыхался. Животик мешал ему бежать, но он, спотыкаясь и скользя по утоптанному снегу, догнал-таки давнего знакомого. — Простите, может, я ошибаюсь… Мне трудно быть вполне уверенным, столько лет… — Он замолчал, пристально всматриваясь в лицо Аганина. — Но нет же! Не может быть! Саша! Саша! — Он смешно заплясал вокруг Аганина. Глаза его блестели. — Ты ли? Ну пойдем! — Он схватил его за рукав пальто и потащил за собой.

— Куда? — Аганин не сопротивлялся, но и особого рвения не проявлял.

— Ко мне! — приказал Григорий таким тоном, что Аганин понял — сопротивляться бесполезно.