Робин Хейзелвуд - Студентка с обложки

— Какой еще Тии?

— Господи, Эмили, сосредоточься, умоляю! Тия Ромаро, новый и многообещающий кубинский дизайнер. У нее сегодня показ, ты в нем участвуешь. Будет пресса, но не слишком много, младшие редакторы, без больших имен — идеальный случай, чтобы ты начала ходить по подиуму.

Ходить или ломать кости?

— Байрон, я не уверена, что сейчас смогу…

— Почему нет?

— Мой брат — он попал в больницу.

— Он умирает?

— Нет, он…

— Он в Нью-Йорке?

— Нет…

— Эмили… Эмили, милая, послушай. Я очень расстроен, что такое случилось, но что мы можем сделать? Послушай, я пошлю ему корзинку с фруктами, а ты — ты будешь участвовать в показе. Конечно, будешь! Я знаю, ты сможешь! И тебе помогут. Рафаэль — ну, знаешь, преподаватель дефиле? Ну так вот, он согласился дать тебе срочный урок, это тебе очень нужно, потому что мы получили четыре подтверждения заказов из Милана, ты будешь на подиумах — четыре! И еще несколько предварительных. Ты будешь без ума от Рафаэля! Он учил Иман, Наоми и Никки…

— Байрон, я не могу, я сейчас слишком расстроена…

— Ты расстроена, и я расстроен, — у Байрона действительно расстроенный голос, — и я скажу тебе, что тебя еще больше расстроит. Ты выставишь себя полной дурой перед Анной Винтур, Лиз Тилберис и всеми крупными редакторами вселенной.

— Ты же сказал, что там их не будет!

— Но они будут в ИТАЛИИ, так? — кричит он. — Они будут у КОНТИ! И там будешь ты, на следующей неделе! Эмили, твоя репутация на волоске, и репутация «Шик» тоже, так что бери «стилеты» в руки и живо к Пак-билдинг, поняла?

— Но Ба…

— Живо! Живо! Живо!

— Вы опоздали.

В такси я пыталась представить, как выглядит преподаватель дефиле, которого назвали в честь итальянского художника времен Ренессанса, и придумала наряд пятилетнего ребенка, которого пустили в мамин шкаф: обилие перьев, искусственных цветов и розового. А он оказался шести футов четырех дюймов ростом, с безупречной эбеновой кожей, весь в белом: белый костюм, белая рубашка, белая оправа темных очков, белые мокасины. Даже трость, которой он выбивает на мостовой резкое и раздраженное стаккато, белая.

— Извините, — говорю я, — я приехала сразу, как смогла.

Правда, одета я не то чтобы нормально. Рафаэль подходит ко мне и щупает отворот джинсового жакета, наброшенный на вечернее платье от Донны Каран в надежде, что это сойдет за дневной наряд.

— Деним и бриллианты, обожаю! — заявляет он. Одобрительно кивнув при виде «стилетов», Рафаэль хватает меня за руку, тащит за угол Малберри-стрит, останавливается и говорит: — Идите.

— Что? Здесь?

— Ага.

— По улице?

— Ага.

— По мостовой?

Трость нетерпеливо стукает.

— Слушай, детка, если сможешь блеснуть здесь, сможешь где угодно, понятно? Ну, давай, покажи, на что способна.

Я с опаской приподнимаю подол и ставлю четырехдюймовые каблуки на пересеченную местность. Проблема в том, что мне не хочется сейчас «блистать» ни тут, ни там, ни где бы то ни было. Во время поездки сюда пленку, которая проигрывалась у меня в голове, заело. Теперь я постоянно вижу, как Томми падает на траву и корчится от боли. Я представляю операционный стол из нержавеющей стали, на котором режут моего брата — прямо сейчас. Воображаю стальные пластины и винты, которыми будут его скреплять. И наконец — и в основном — я вижу лицо Томми: как он приходит в себя на больничной койке и осознает, что потерял: сезон, карьеру, мечту всей жизни. Потому что Томми спортом не занимается, а живет. Спорт — это он и есть. И кем он теперь будет?

Ой! Трость ударяет меня по ребрам.

— Мисс Эмили, мы занимаемся дефиле или переходим вброд ручей?

Рафаэль перестал корчить из себя Джина Келли [98] Звезда Бродвея, танцовщик, актер и хореограф. и галопирует рядом со мной, ласковый и нежный, как сержант на плацу.

— Ну, осаночка! Голова! Бедра расслабь! Что делают эти руки! Глаза поднять! Я сказал, глаза поднять! И — поворот!

Я поворачиваюсь и врезаюсь в люк на крыше четырехдверного седана, отчего включается сигнализация.

Рафаэль приседает напротив и поднимает очки. Его глаза сощурены.

— Если бы это был подиум, ты сидела бы на коленях у Пэта Бакли [99] Католический священник, отлученный от церкви за чрезвычайно либеральные взгляды. .

— Если бы это был подиум, он был бы ровный, — возражаю я.

Трость ударяет по тротуару.

— Мисс Эмили, не смотрите на дорогу, смотрите на меня! Идите за мной! Итак, первый урок: ступайте за мной след в след, перекрестный шаг правой ногой…

Трость, за которой я теперь внимательно наблюдаю, выносится вправо, а левая нога Рафаэля сдвигается и становится напротив. Я вижу, как массивная фигура плавно вытягивается и сжимается, неожиданно гибко, как резина, и неуклюже пытаюсь повторить, замечая, как бедро выдается вперед, чтобы скомпенсировать шаг.

— А потом мы делаем перекрееестный левой, — продолжает он. — Крест — правой ногой. Накрест — левой! Крест — правой! Накрест — левой! — Он идет быстрее. — Крест-накрест! Крест-накрест! — И начинает хлопками отбивать ритм. Хлоп. Хлоп. — И… мы пошли! Мы пошли!

Вообще-то иду одна я. Рафаэль отступил в сторону и смотрит.

— Мы идем и… поворачиваемся!

На этот раз я ухитряюсь сохранить равновесие, но не более того. Рафаэля это не устраивает.

— Передо мной что, пачка? А это пуанты? Я не сказал: перекрутись! Я сказал: повернись! — рявкает он. — Повернись! Почему не идешь? Иди сюда! Давай! Крест. Накрест. Крест. Накрест… И… мы пошли! Мы пошли!

Я иду крест-накрест и поворачиваюсь вперед и назад по мостовой. У Рафаэля вид недовольный. Правда, бить он меня не бьет.

— Теперь урок номер два! — кричит он. — Когда ты идешь крест-накрест, я хочу, чтобы ты расслабила таз — расслабила, понятно? Ну, давай. — Хлоп. Хлоп. — И… мы пошли! Мы пошли!

— …Ну, освободи его, расслабь!

— …Расслабь таз!

— …Представь себе черную кошку! Вот так! Мы крадемся! Мы крадемся! Ты черная кошка! Давай! — Хлоп. Хлоп. — И… мы пошли…

Впервые я скольжу, а не ковыляю — я поймала движение. Крест-накрест! Мы крадемся! Черная кошка! Я черная кошка! Крест-накрест! Я крадусь! Черная кошка! Черная кошка! Крест-накрест…

— Лучше! — кричит Рафаэль. — Крадемся! Мисс Эмили, крадемся!

Семья туристов, явно забредшая не в тот квартал, с визгом останавливается, фотоаппараты уже щелкают. Я отвлекаюсь и снова начинаю ковылять.

— Нет! Нет! Нет! У тебя опять застыл таз! Ходьба — это таз! Вот так!!!

Рафаэль выпячивает таз и виляет им так, что в большинстве штатов его бы арестовали. Я послушно иду крест-накрест, крадусь, виляю тазом и «блистаю» под стук его трости и уже начинаю потеть.