Анна Смолякова - Прощальное эхо

— Ничего не бойся. Все можно… Понимаешь? Все.

Блузка, сползшая с плеча, открыла ложбинку между грудей, и он вдруг почувствовал себя молодым и сильным. С чисто мужским азартом принялся наблюдать, как она, вытягивая вперед свои умопомрачительно длинные ноги, скатывает в трубочку поблескивающие колготки, как, заведя руки за спину, расстегивает «молнию» на юбке, как снимает бюстгальтер. Ах, какой она оказалась мягкой и податливой! Как нежно обвивали его шею ее прохладные руки, как подавалась она навстречу ему распахнутыми коленями, бедрами, животом! Том целовал ее тело, с его чудесными округлостями и изгибами, торопливо и ласково, и каждый поцелуй был исполнен особого смысла, глубокого и непостижимого, как бесконечность. У него не однажды перехватывало дыхание и по позвоночнику пробегали мурашки. В какой-то момент Том понял, что человечество давно и удачно «выкрутилось»: оно приучилось, обозначая пугающую бесконечность, писать равнодушную, перевернутую на бок восьмерку, и оно придумало для всего этого простенькую словесную формулу: «Я тебя люблю!» Оксана то отрывала плечи от ковра, стремясь прижаться щекой к его щеке, то снова падала вниз, как больная, обессилевшая птица, и шептала, нежно шептала что-то невнятное. Он не мог понять ее еще и потому, что она в этом своем полузабытьи, скрывающемся за мучительно дрожащими бровями, стремящимися вверх печальным «домиком», и трепетными полуприкрытыми веками, говорила по-русски. А волосы ее пахли дождем и свежестью…

Когда все кончилось и Том, потный, уставший, с дрожащими коленями, откатился наконец в сторону, Оксана поднялась с пола и, обхватив руками колени, села на диван. Она по-прежнему была совершенно голой, чуть взлохмаченные волосы укрывали ее локти и грудь. Он смотрел на нее снизу, морща лоб и ожидая, когда же у него перестанет бешено колотиться сердце. Это была уже совсем другая женщина, не та, что совсем недавно билась под ним в безумных судорогах. Но она казалась не менее прекрасной. Оксана смотрела на него и улыбалась какой-то мечтательной материнской улыбкой.

— Ты будешь моей женой? — спросил Том, поражаясь собственной смелости.

— Буду, — спокойно и уверенно ответила она.

Он глупо ахнул и от неожиданной простоты ответа, и оттого, что в этот момент как-то особенно остро кольнуло сердце, а она рассмеялась и повторила:

— Я буду твоей женой, потому что мне с тобой хорошо!

Потом Оксана накинула его теплую шерстяную рубаху и от этого стала еще ближе и роднее. Теперь она волновала Тома даже больше, чем обнаженная. Под мягкими складками ткани в серую и темно-зеленую полоску угадывались ее восхитительные очертания. Но вполне достаточно было видеть ее узкое запястье в разрезе на рукаве и ее колено, зачем-то стыдливо прикрываемое полой рубашки. Ему ужасно хотелось поцеловать ее ногу и быстро пробежать губами вниз, к чудесным маленьким пальчикам, но он чувствовал, понимал, что нельзя сейчас нарушать это нежное очарование, нельзя тревожить ее светлое и задумчивое одиночество.

— Я должен завтра уехать, любимая. Больше откладывать возвращение в Лондон, к сожалению, нельзя, — наконец выдавил из себя Том, виновато глядя в ее погрустневшие и какие-то испуганные глаза. — Но я вернусь. Самое большее через десять дней. Ты только скучай по мне, ладно?

На минуту он испугался, что она поймет его не так и подумает не то, и что глаза ее сейчас из ярко-синих станут темными, как сумеречное небо, но Оксана только улыбнулась дрожащими губами, всхлипнув, сказала: «Ладно!» — и, взяв в свои руки его ладонь, прижалась к ней щекой…

Утро выдалось промозглым, сырым и холодным. Выйдя из гостиницы, Оксана поежилась, поправила маленький воротник куртки, хотела было даже поднять капюшон, но передумала. Все равно через минуту подъедет такси, заказанное Томом, а, значит, замерзнуть окончательно она не успеет. А из окна его люкса все казалось таким прекрасным: синее небо, прямо как летом на пляже, тонкое кружево белоснежных, чуть позолоченных солнцем облаков… Надо было сообразить, что точно такое же небо бывает и в жуткий зимний холод, когда губы стынут, а волосы покрываются инеем. Да, оттуда, из номера с огромным окном и нежными шелковыми гардинами, где бесшумно работал кондиционер и сладко пахли роскошные розы, все казалось другим. В том числе и сам его хозяин… Сейчас Том стоял рядом с ней и неуклюже переминался с ноги на ногу. «Или он замерз сильнее, чем я, или в туалет торопится, — подумала Оксана, с отвращением разглядывая волоски, торчащие из его ноздрей. — Наверное, при мне постеснялся все свои дела сделать». Ее немного подташнивало, а собственные губы и ладони до сих пор казались липкими и источающими запах его тяжелого потного тела. А тут еще и бесстыдное солнце добавляло впечатлений, с детской наивной откровенностью выставляя напоказ и сероватую кожу Тома, и жирные поры на его щеках, и морщинистые мешки под глазами. Да, там, в окружении красивых и дорогих вещей, он выглядел значительно респектабельнее…

Такси, заговорщически мигнув фарами, остановилось у края тротуара. Оксана бесшумно вздохнула и подняла глаза на Тома. Он с какой-то робкой нежностью обнял ее за талию и потерся виском о висок, едва не уложив свою круглую голову на ее плечо, подобно старой заезженной кляче.

— Я приеду, очень скоро приеду. И сразу же тебе позвоню. Ты только жди, — прошептал он с скрытой страстью в голосе. — Я очень люблю тебя, Оксана!

— Я тебя тоже, — с улыбкой отозвалась она и поцеловала его куда-то в уголок глаза, оцарапавшись о жесткую дужку очков, к счастью, не сильно.

Дверца такси была полуоткрыта, и печально-веселая Апина, сквозь шумы и шипение магнитофона, напевала оттуда про узелок, который «развяжется», и про другой, который «завяжется», а также про любовь, которой вроде бы и нет, потому что она только кажется. А значит, по ее окончании, следуя апинской логике, нужно перекреститься. Оксана еще раз поцеловала Клертона, теперь уже в щеку, и села в машину. Шофер, проверив, хорошо ли закрыта дверца, тронулся с места, а Том сразу же повернулся и торопливо пошел обратно к гостинице. «Значит, правда, в туалет ему захотелось», — подумала она, превозмогая подкатывающие к горлу волны тошноты.

Такси выехало на Бережковскую набережную, залитую холодным золотом обманчивого солнца, а Оксана устало прикрыла глаза. Спать не хотелось, впрочем, как и о чем-то думать. Но перед глазами упорно вставала жирноватая и дряблая грудь Тома с редкими, начинающими седеть волосами, его живот с пупком, удивленно произносящим букву «о», и почему-то его плечи с кое-где уже проявившимися старческими пигментными пятнами и крошечными бородавочками. А еще эта его нижняя губа, в самый ответственный момент безвольно отвисающая, как у престарелого шимпанзе. Оксана все время боялась, что с нее вот-вот начнет капать слюна. Впрочем, она и отвлекала себя, и успокаивала одновременно, ритмично и четко, как хорошо заученную молитву, повторяя: «Да!.. Еще… Еще… Так!.. Мне хорошо с тобою, Том!» Это была счастливая идея — шептать по-русски. Именно шептать, а не кричать. Иначе у него могли возникнуть крайне нежелательные на данном этапе ассоциации с гостиничным номером, страстной валютной «любовью» и чем-то грязным, распутным. Потом пусть будет все что угодно: королева в гостиной, шлюха в спальне… Потом, но не теперь. Теперь нужна была только нежность, затуманенный взгляд и тихий, тихий шепот. И мистер Клертон благополучно купился, как последний идиот, даже глазки увлажнились от умиления. Поставленная задача не такой уж оказалась и трудной…