Ребекка Уэллс - Божественные тайны сестричек Я-Я

Сидда отложила первый сверток с письмами, встала и потянулась. Хьюэлин неотрывно смотрела в стеклянные двери на пару шумных ворон, яростно дерущихся из-за какой-то воображаемой обиды. Сидда вернулась к письмам и подняла связку потолще, перетянутую выцветшей голубой лентой.

«22 апреля 1943 г.

Дорогая Виви!

Вот уже десять дней, как от тебя ничего нет. Ты здорова? Я написала тебе четыре письма. Неужели ничего не получила? Подруга, мы волнуемся.

Черт бы побрал твоих родителей за все, что они творят! Твою мать следовало бы пристрелить.

Не забывай нас, королева Танцующий Ручей.

Тысяча поцелуев.

Мы любим тебя.

Каро».

«24 апреля 1943 г.

Дорогая Виви!

Думаю, мои последние два письма не дошли до тебя, потому что я решительно не пожелала поставить на конверте «Джоан». Но на этот раз пришлось поставить, хотя мне это противно. Я должна увериться, что ты получишь письмо. Куколка, вчера мне приснился про тебя ужасный сон. Рассказала о нем маме, и она решила попытаться позвонить тебе. Вот мы и позвонили, но монахиня отказалась позвать тебя к телефону. Заявила, что звонить можно только родным и только по воскресеньям. Что это за место, в котором не позволяют поговорить с любящими тебя людьми? Тогда мама сама подошла к телефону и попробовала втолковать монахине, что так не поступают, но она ничего не желала слышать, Мама очень встревожена. Знаешь, в детстве она тоже училось у монахинь, и ей там ужасно не нравилось. Она говорит, что там плохие люди. Джек пишет, что у тебя все в порядке и что, судя по письмам, ты весела и спокойна. Но я-то знаю, что ты просто не хочешь его волновать. Мы думаем, что именно тебе необходимы утешение и поддержка, bebe.

Мама хочет знать, как тебе помочь? Может, поговорить с твоими родителями? Пожалуйста, дай нам знать.

O, Виви, ты не представляешь, как мы по тебе скучаем! Все наше тайное общество страдает. В нашем тесном содружестве вдруг словно образовалась большая дыра. И это чувствуют не только я-я. Весь наш класс уже не тот, что прежде. Дух школы словно вытек в унитаз. Даже Энн Снобистская Задница Макуотерс и ее шайка постоянно о тебе спрашивают.

Не знаю, кого мне не хватает больше: брата или тебя. Могу сказать только, что теперь, когда вас нет рядом, а над головой грохочет война, мне не до веселья. Немедленно отвечай.

Любовь и миллион поцелуев.

Тинси.

P.S. Ты получила посылку с «Силвер скринс»? Мне так жаль, что я не смогла достать больше самогона! Но я попытаюсь».

Сидда нахмурилась, представив юную Виви, вырванную из круга друзей и доставленную, как бракованный товар, в монастырскую школу. Осторожно засовывая письма обратно в конверты, она до слез жалела, что не может обнять и утешить шестнадцатилетнюю девочку. Как ей хотелось прижать к себе мать, едва расцветший цветок, сорванный безжалостной рукой и брошенный на скудную, бесплодную почву. Как хотелось назвать ее истинным именем!

Если Каро, Тинси и Ниси были потрясены отъездом Виви, что чувствовала она сама? О чем писала? Если бы только она могла услышать рассказ самой Виви!

Сидда снова встала. Шея затекла, и пришлось ее растирать. Как странно, что только сейчас приходится узнавать о женщине, носившей Сидду в своем теле!

Нет, нужно больше двигаться!

Сидда пристегнула Хьюэлин поводок и направилась на прогулку вдоль озера, а затем в лес, где яркие утренние лучи пробивались сквозь толщу листвы. Ее не оставляли мысли о матери. Что случилось? Почему Виви отправили к монахиням? Что она такого сделала, чтобы заслужить это наказание?

Всю жизнь Сидда в глубине души таила гнев на Виви, не только потому, что мать так легко лишила ее своей любви из-за какого-то интервью, но и за прежние причиненные страдания. Но сейчас она почувствовала, как гнев превращается в грусть и обиду за мать. И так же скоро прежняя злость вернулась.

Она сосредоточилась на ходьбе, но все же не могла не думать о фигуре матери и своей собственной, и об их необычайном сходстве. О своих ногах, соединенных с торсом. О том, что она не просто человек, имеющий тело: она и есть свое тело, тело, проведшее девять месяцев в теле Виви Эббот. И пока она шагала вперед, ощущая пружинистую почву под ногами и слыша радостное сопение собаки, все размышляла и размышляла о подсознательном восприятии, существующем между дочерью и матерью. О доречевом знании, историях, рассказанных без слов, текущих, как кровь, как насыщенный кислород, в плаценту младенца, растущего в темном гнездышке. Возможно, сорок лет спустя она все еще получает информацию от матери через некую духовную пуповину, связавшую их через тысячи миль, и бесконечные непонимания, разделившие обеих.

День выдался холодным и дождливым. Между нависающими кронами вечнозеленых деревьев висели тонкие пласты тумана. Сидда неожиданно заметила изысканно-кружевную, давно высохшую ветвь гемлока, возникшую прямо перед ней. На кончике каждого крошечного сучка висел переливающийся бриллиант водяной капельки, как дорогое украшение вечернего платья.

Обнаженные древесные корни, ползущие через тропу, казавшиеся пурпурно-черными от воды, походили на взбухшие вены старушечьих рук. Или на притоки и рукава Гарнет-Ривер, если смотреть с самолета-опыливателя, планирующего над фермами байю. И, меряя шагами Мать-Землю, Сидда молилась:

— Сделай так, чтобы божественные секреты, кроющиеся в матери, во мне и внутри самой земли, нашли в моем сердце достаточно места, дабы принести плоды.

Багги разбудила Виви, когда на дворе еще было темно.

— Вивиан Джоан, — сказала она, включая свет, — просыпайся. Немедленно просыпайся.

Свет раздражал глаза Виви, а от звуков материнского голоса привычно сжался желудок. Она вцепилась в подушку и попыталась снова заснуть. Ей как раз снился вальс с Джеком в Марксвилле. Было зеленое лето, и она надела белое платье. Виви еще чувствовала его руку на пояснице, и запах его дыхания, когда их щеки прислонялись друг к другу.

— Вивиан Джоан! — резко бросила Багги. — Вставай и одевайся.

Она наклонилась и принялась собирать с пола одежду Виви.

— Твой отец решил, что тебе лучше ехать утренним поездом.

— Что? — поразилась Виви, вскакивая.

Этого не может быть. Просто не может быть.

— Но, мама, — возразила она, — мы же говорили о дневном поезде. И все собирались проводить меня. В два пятьдесят шесть. А наши планы?

— Ты слышала меня, — повторила Багги, со вздохом вытаскивая из-под кровати двухцветные кожаные туфельки дочери.

— Так решил папа? — недоверчиво переспросила Виви, едва дыша. Как мог отец предать ее?

— Да, — буркнула Багги, не глядя на Виви. — Вставай. Мне нужно снять белье с постели.