Марина Преображенская - Лабиринты судьбы

Он прошел в комнату, быстро написал на тетрадном листе номер телефона, взял куртку, сунул ноги в ботинки и, проходя мимо меня, вручил мне неровно оборванный клочок бумаги.

— Да, и еще. Пойдете гулять, непременно заприте окна и двери. А то в вашем состоянии женщины бывают рассеянны.

Дверь захлопнулась, и я осталась одна в совершенно пустой и почему-то очень чужой без хозяина квартире.

Я накинула свитерок и вышла следом. Чем больше я ходила по улицам, чем сильнее пыталась разозлить себя и как можно дальше отогнать предполагаемый вариант развития событий, тем острее чувствовала, что гнев мой исчерпан и в словах Валеры есть доля истины. Кира должен узнать о моей беременности.

Я не сомневалась, он будет бесконечно рад, он прибежит утром, и мы вместе посмеемся над незадачливым умником.

Вот ведь придумал: «Бывают ситуации, взвесьте, пожалуйста, прежде чем…» Как колбасу. Взвесьте мне сто грамм, нет не этой — эта с жиром. Вон той, под прилавочком которая. Она повкусней будет.

К трубке подошел Кирилл, и я, после непродолжительной паузы, которая мне понадобилась, чтоб справиться с волнением, и нескольких: «Слушаю вас. Да, слушаю вас…» — из хрипящего динамика все-таки произнесла:

— Кир. Я беременна.

— Да, Василий Иванович, я слушаю вас.

— Какой Василий Иванович? Это я! Я беременна! Уже больше месяца.

— Да-да. Я понял. — Голос Кирилла был сух и бесцветен.

— Кто там, Кисик? Не меня? — Женский голос возник в динамике и проплыл в глубину потустороннего хрипа.

— Нет, не тебя, — ответил Кира этому голосу и снова сказал: — Да, Василий Иванович, но вы уверены в этом?

— Так это я — Василий Иванович? А… Конспирация! Я в этом совершенно уверена, а ты не рад?

— Кисик, купай Лялю! — снова донесся женский голос.

— Сейчас-сейчас! Ляль, возьми мочалочку, намыль ее, детка!

— Ну, па-а-а! Са-а-ам на-а-а-мыль!

— Простите, Василий Иванович, мне сейчас не…

Я повесила трубку, постояла в мучительном раздумье и вспомнила о тетрадном клочке, который сунула в задний карман порядком натянувшихся джинсов.

Я развернула его и набрала номер, коряво начертанный Валерием Иннокентьевичем.

Пока шел вызов, мне почему-то представилось, как на том конце телефонного провода снова раздастся из хрипа динамика противный женский голос: «Кисик или там Валесик, это не меня?» Мелкая дрожь скользнула по позвоночнику.

— Алло! — Низкий рокот не оставлял сомнений, трубку поднял Валера. Но я молчала, я боялась даже дышать, чтоб не обнаружить свое присутствие, хотя не мог же телефон зазвонить сам, без чьего-либо участия.

— Ира… Ирочка, не молчите. Я знаю, что это вы… Кроме вас, сюда звонить некому.

И я разревелась. Я старательно закрывала микрофон, но, видимо, всхлипы достигали чуткой мембраны и прорывались в эфир.

— Алло! Ирочка, что с вами?

— Приезжайте, пожалуйста. Мне плохо… Одной…

— Бегу! Вы где?

— Не знаю, — я оглянулась и стала сбивчиво описывать местность.

— Я понял, — тем не менее угадал Валера. — Рядом с жилым корпусом трехэтажка красного цвета?

— Да.

— А справа «Хозтовары» и чуть выше здание интерната?

— Похоже.

— Стойте там.

Мы долго бродили по набережной. Валерий Иннокентьевич рассказывал о своем егерстве в Карпатском охотничьем хозяйстве, о своей жизни, жене, ушедшей после того, как он, попав под нелегкую лапу медведицы, провалялся с год в больничной палате.

— Да я ее не осуждаю. Молодая, здоровая, ей рожать, гулять, смеяться, жизни радоваться. А тут — инвалид.

— ???

— Это я сейчас такой. А видели бы вы меня, Ирочка, пяток годков назад… Оно ведь, знаете, — правильно… Не ушла бы, валялся бы и поныне. А ушла, откуда и сила взялась? Ну уж, думаю, браконьеры резали, зверье грызло, медведь мял: жив! А тут без бабы подохну? Вот и встал. Хромал вначале. Пару шажков на полусогнутых проползу, и пот градом. Сердце бьется, в ушах шум, в глазах салют первомайский. Ах ты, ядрена в корень, злость такая на себя! И вот результат! — Он усмехнулся и шутливо изобразил фигуру атлета. — Ну как?

— Класс!

К двери мы подошли уже заполночь, и, поковыряв ключом в замке, Валерий Иннокентьевич с укоризной взглянул в мою сторону:

— Так и думал, не запрет ведь.

Мне стало стыдно, и я, опустив глаза, смущенно пожала плечами.

Кирилла не было два дня. Я с замиранием сердца прислушивалась к малейшему шороху на лестничной площадке. Подбегала к окну на самый незначительный звук, который мог бы напомнить гул приближающейся машины. Я практически не выходила из дому, и в груди моей больно щемило всякий раз, когда я вспоминала елейное сюсюканье: «Кисик…»

Но на третий день, прямо с утра, когда я еще досматривала последний сон, а Валерий Иннокентьевич едва поднялся и только добрел до ванны, раздался резкий звонок в дверь.

Кирилл стремительно вошел, и глаза его излучали радостное возбуждение:

— Вставай!

— Здравствуй! — Он мог бы и не предлагать этого, я уже вскочила и распахнула руки, чтобы обнять его, прижать к свой растомленной сном груди.

— Быстренько одевайся, и поехали.

— Поехали! — согласилась я и стала натягивать джинсы. — Умоюсь вот только.

— Давай-давай! — подбадривал он меня. — Поторопись, нам некогда.

— Кирочка, я так рада видеть тебя! Я так ждала! Ты где был? Ну где, а? — Я что-то бормотала и, наспех заправив кровать, прошлепала босыми ногами в ванную.

В ванной шумела вода, и я поняла, что Валерий Иннокентьевич принимал душ.

Кирилл ходил за мной по пятам. Он постучал в закрытую дверь и крикнул:

— Ну, ты чего там? Не утоп? Мы торопимся!

— А вещи все собирать? — спросила я, уверенная в том, что Кирилл наконец-то разрешил все свои проблемы, и я уеду к нему. Сейчас. Навсегда! А сюда мы приедем разве что в гости. А как же! Непременно приедем в гости. Он такой лапочка, этот Валера. А жена у него — дрянь! И вообще, все жены — дряни. Как только замуж, так сразу и дряни. А я буду другая. Я буду любить и лелеять. Я не уеду в Данию или Голландию…

— Зачем все? — Кирилл несколько озадаченно хмыкнул.

— А, ну да, ну да! Мы попозже подъедем и заберем. — Я готова была согласиться с любым из вариантов переезда, лишь бы скорей оказаться вместе.

И правда, там, может, нужно прибраться вначале, постирать. Да мало ли чего? А за вещами можно всегда…

— Давай перекусим! У меня салат «оливье»! — Я кинулась на кухню и открыла дверцу холодильника.

— Нет, Ириш. Есть нельзя.

— Почему?

— Нельзя. Не положено.

— Ой, дурачок! Да у меня ника-ко-го токсикоза! Боишься, укачает? Не беспокойся!

— Нет, Ир. При чем здесь токсикоз? После наркоза может быть плохо.

— После… Чего?

— Я, понимаешь, договорился. Ты ничего не почувствуешь. Тебе укольчик…

Ужас переполнил меня. Тело тряхнуло леденящим ознобом.