Марина Преображенская - Лабиринты судьбы

Все проезжали мимо так, будто я была невидима, но все равно мне было неприятно, что вокруг столько, пусть и не замечающих меня людей.

Ковыляя подальше от круговорота катающихся, я неожиданно для себя обнаружила, что, чем дольше я иду, тем больше становится пруд. Будто водоем раздвигается так, что берег пруда нисколько не приближался, а, наоборот, становился все дальше и дальше.

Я испугалась, стала бежать, выворачивая на ходу ноги и проваливаясь в глубокий снег. Вдруг нога моя неловко подвернулась, и я заорала от нестерпимой боли.

Кто-то схватил меня за ногу снизу и стал дергать.

— Помогите! — кричала я, но так как дыхания не было, то и воздух не проходил через голосовые связки. Но я все равно раскрывала рот, пытаясь выговорить это слово: — Помогите!

За ногу дергали и дергали. Все сильнее с каждым разом, все свирепей. Но в одно прекрасное мгновение, когда я уже думала, что вот-вот потеряю сознание, боль неожиданно прекратилась, и на том месте, где только что была нога, образовалась зияющая пустота.

Я проснулась. Перед глазами, как и прежде, стояла мутная пелена, и мне трудно было сообразить, сплю я и вижу сон или уже бодрствую.

— О-о-о-бед! О-о-обед! — услышала я нарастающий, приближающийся издалека голос и поняла, что это уже не сон.

В палате было тихо. Я напрягла слух, но только сквознячок легкими крылышками порхал где-то под потолком.

«Ушли обедать», — подумала я и снова попыталась поднять руку к лицу.

На сей раз попытка оказалась более удачной, чем предыдущая. Бесчувственными, холодными пальцами я ткнула себя в подбородок. Две материи — пальца и подбородка — соприкоснулись. Но это было какое-то неживое, невнятное ощущение.

С напряженным вниманием, направленным в глубь себя, я заскользила непослушными пальцами по лицу. Ладонь наткнулась на какую-то спицу в щеке, и я невольно отдернула руку.

Снова резкая боль пронзила мое тело. Каждая мышца дала о себе знать, но я собрала всю волю в кулак и, как ребенок стремится ощупать и засунуть себе в рот всякий предмет, попадающийся у него на пути, так и я миллиметр за миллиметром исследовала свое тело.

На глазах обнаружилась повязка, на груди, животе и бедре левой ноги большие марлевые заплаты и какие-то приспособления. Я легонечко нажимала на ткань и вслушивалась в свои ощущения. Реакции были слегка заторможены, но каждый кусочек кожи отзывался на прикосновение руки.

Наконец я добралась до правой ноги, и меня охватил страх. Ноги не было. Нет, пальцы уткнулись во что-то упругое и плотное, но это «что-то» никак не реагировало на нажим.

Я стала пощипывать, царапать, выворачивать собранную тремя пальцами кожу. Слезы навернулись мне на глаза, и, совершенно обезумев от отчаяния, я поняла, что этой ноги у меня больше не будет.

«Калека, калека, калека…» — билось у меня в висках.

Слезы хлынули из забинтованных глаз. Я подумала, что лучше было умереть, чем остаться безногой уродиной. Лучше бы… Неожиданно я вспомнила о Нике, и моя собственная персона отодвинулась для меня на задний план.

Постепенно я припоминала все, что предшествовало несчастью. Каждое мгновение проплыло перед моими глазами, каждый звук возник из пустоты оборвавшейся памяти.

«А ты уже знаешь, что Леша крестный моего сына?» — услышала я и явственно увидела игривый, обворожительный взгляд неунывающего Ника. Вспомнился его профиль, когда на одной из вечеринок Ник пригласил меня на танец, и мы, весело смеясь, трясли телами, долбая современное «диско».

Загорелый, темноглазый, в отличной спортивной форме…

«Держись!» — неожиданно возникло в моих ушах его последнее хриплое восклицание.

Потом я с отчетливой ясностью вспомнила свой бредовый сон, который приснился мне в тот роковой день. Его последний фрагмент, когда я видела уходящую фигуру и, срываясь в черную пустоту, кричала: «Ник, не уходи!»

Он помахал мне рукой и исчез. Неужели?..

Я молила Бога, чтоб хоть кто-нибудь вошел в палату. Бог услышал меня. Дверь открылась, и кто-то медленно, пришаркивая, подошел к моей кровати и осторожно поправил одеяло.

Я подняла руку. Этот кто-то взял мою ладонь в свою и крепко сжал ее.

— Ты? — невольно спросила я, шестым чувством угадав в вошедшем Лешу. Воздух с шипением прошел сквозь скрепленные шиной челюсти, но Леша понял мой вопрос.

Он склонился надо мной и потерся шершавой, давно не бритой щекой о мою бесчувственную кожу.

— Ирочка, Иришка… — шептал он и раскачивался из стороны в сторону, словно медитирующий индийский йог. — Иришечка…

— Где Ник? — превозмогая себя, борясь с душившими мое горло слезами, спросила я.

— Ник? — замешкался Леша. Я почувствовала его напряжение и знала наперед, что он мне ответит. Но, вопреки ожиданию, Леша нежно поцеловал мою руку и уверенным, тихим голосом произнес: — Ник… в соседней палате. Он поправляется…

Я попробовала улыбнуться, но лицо перекосило от боли, и я вместо улыбки изобразила какую-то гримасу.

— Тебе больно? — страдальческим голосом обратился ко мне Леша. Я слегка кивнула головой, позволяя ему снять с моего тела одеяло и рассматривать наложенные повязки. Леша водил пальцем вокруг забинтованных мест и горестно вздыхал: — Потерпи, Иришка, капельку еще потерпи. Я увезу тебя из Москвы.

— Куда? — попробовала поинтересоваться я, и вопрос мой даже сквозь хитроумный аппарат прозвучал громко и отчетливо.

Леша на мгновение замер.

— Ирочка, я повезу тебя в Штаты. Чего бы мне это ни стоило… Я уже оформил почти все документы, — сказал он и осекся. Мне показалось, что он хотел мне объяснить причину срочного отъезда в Америку, но пожалел меня, полагая, что я пока не догадываюсь о своем плачевном состоянии.

Леша ушел. Я закрыла глаза, но, как я ни старалась думать о чем-нибудь отвлеченном, у меня перед глазами все время возникал образ старой, сутулой, изможденной страданиями женщины на костылях, которую я частенько видела, пробегая по одному из подземных переходов Московского метро.

Иногда я подавала ей мятые сторублевки, жалея ее искалеченное, обезноженное тело, но никогда не могла даже предположить, что подобная участь может постичь и меня.

Лицо женщины вдруг становилось моим лицом, и тогда я уже видела себя, стоящую в подземном переходе. Рыдания подкатывали к горлу, но я изо всех сил держалась, прислушиваясь к посторонним шумам.

В коридоре несколько мужских голосов наперебой рассказывали анекдоты, кто-то делился впечатлениями о поездке в Кению, кто-то надрывно звал сестру, завывая при этом и стуча чем-то тяжелым о стену.

— Иду, курилка беспокойный, иду! — издалека отозвалась сестра, и взывавший о помощи тут же прекратил свое нетерпеливое буйство.

В мою палату возвратились с процедур женщины.