Ирина Гончарова - Счастье взаимной любви

— А как твоя скрипка? — вставила Аня.

— Ой, да кому она теперь, к черту, нужна! Мы с Юрой открываем кооперативный ресторан! Неподалеку, на Неглинной! Теперь это можно! Теперь все можно! Президент Горбачев дает дорогу молодым, процесс, как говорится, пошел! Слушай! Мы в ресторане стриптиз-бар откроем, тебя поставим им заведовать! Как это мне сразу в голову не пришло? Ой, ты, наверное, голодная?

— Нет…

— Все равно! Ланч, то бишь второй завтрак, устроим!

Она, добрая душа, ринулась было в холодильник, но эта емкость у процветающей рестораторши оказалась совершенно пустой.

— Ничего! Выпьем растворимый бразильский кофе! Ты ведь его небось столько лет не пила?

— Пила. Заведующий отделением угощал. В ночные дежурства.

— Да? Ты нигде не пропадешь! Во интересно!

— Интересно. Но не будем, Алла, об этом говорить.

— Понимаю, понимаю! Слушай, джинсы эти тебе надо сменить, а в таких кроссовках сейчас ходят только старухи. Я попробую занять деньги у брата, он работает в аппарате Горбачева…

— Не надо. У меня есть деньги, — прервала Аня, твердо уверенная, что если брат и существует, то при аппарате президента он работает в лучшем случае гардеробщиком.

— Ладно! Давай составим планчик на пару деньков! Пока оклемаешься, поживешь, конечно, у нас. А завтра мы… Ох, черт побери! Мы же сегодня вечером уезжаем на прием к английскому послу! Совсем забыла! На его загородную виллу! Понимаешь, Юрасик там обязан быть, а прием с женами! Ладно, тогда план мы завтра составим! А как я, на твой взгляд, выгляжу? Изменилась за это время?

— Ты стала еще ярче, — искренне сказала Аня. — Просто вылитая Софи Лорен. В молодости, конечно.

Но Алла оказалась относительно самокритичной.

— Нет… У нее грудь больше. Зато у меня уши меньше!

Они выпили по три чашки кофе. Алла беспрестанно бегала к телефону, и враки ее, в общем-то безобидные, обрастали новыми яркими подробностями. К тому моменту, когда Аня уходила (договорившись, что вернется завтра к вечеру), ее уже выдали замуж за американского миллионера, пристроили руководить совместным франко-советским ансамблем стриптизерш, а на Рождество она должна была быть представлена английскому послу.

Аня взяла у подруги ключи, вышла из дому и уже во дворе столкнулась с Юрой. Тот был рад встрече не меньше, чем жена.

— Анька! Черт тебя дери! Как там в Японии?

— Японии? — Аня тотчас прикусила язык. — Нормально в Японии. Мне не очень понравилось. А что ты такой заморенный?

— Да хреновые времена, Анюта. Из спорта я ушел, пока никуда не прибился, всю ночь как проклятый на станции мороженую рыбу разгружал, а вечером поедем за сто километров — у бати моего участок, пора картошку выкапывать. Ну, ты у нас побудешь? Ведь дома у тебя…

— Как раз домой и еду. Завтра увидимся.

Он одобрительно погладил ее по плечу. По его глазам Аня увидела, что выглядит она неплохо. А почему? Да потому, что все эти годы была в Японии! Вот ведь как объяснила отсутствие подруги Алла! Неужели он до сих пор верит ей? Уму непостижимо! А с другой стороны, зачем суховатому по натуре, строгому Юре знать правду про Аню? Он ведь мог сказать: на кой ляд нашему дому такая подруга?

Так лучше уж так: для профанов она более двух лет была в Японии! Спасибо, Алка, оказывается, в твоем вранье есть и практическая польза.

Во втором часу пополудни Аня уже вышла из электрички в Электростали, но не пошла ни в центр города, ни в свой бывший дом. Смотреть на город ей было неинтересно (она была убеждена, что ничего нового и завлекательного там не увидит), а уж тем более не было желания встречать знакомых.

Она добралась до стадиона, свернула в лес и знакомой тропинкой дошагала до широкой просеки, на которой и располагались садовые участки рабочих завода «Электросталь».

Уже издали она увидела, что внешний вид их маленького домика изменился. Из голубенького он стал знойно-зеленый, а сбоку появилась пристройка. Когда подошла ближе, то увидела, что меж аккуратных грядок копается крепкая, как деревенский сундук, бабища.

Но оградка вокруг участка осталась прежней — низкая, по колено.

Аня остановилась около калитки и молча глядела на потеющую под солнцем женщину. Народу в будний день на участках не было, только в дальнем конце пара рабочих поднимала второй этаж кирпичной дачи — такое теперь разрешалось.

Женщина повернулась и спросила грубо:

— Тебе чего?

Заговори она человеческим языком — получила бы и культурный ответ. Но этот тон и, главное, настороженные глаза сразу подсказали Ане, что перед ней закаленный боец кухонных сражений, не чурающийся ни лютого мата, ни схваток со сковородками и утюгами. Было совершенно очевидно, что именно эта баба и подобный ей муж поселились в квартире Ани, нашли ходы, чтобы закрепиться там официально, и, мало того, подготовились к встрече с наследницей. В голове промелькнула мысль, что борьба за квартиру и прочее наследство проглотит всю оставшуюся жизнь…

— Что тебе, я спрашиваю?

— Того. Пошла вон отсюда!

— Да ты, сук… — бульдозером поперла было женщина и вдруг испугалась. Она мигом смекнула, с кем имеет дело, и тут же заголосила:

— А-анечка?! Племянница! Здравствуй, родненькая! Что уж ты так сразу — вон! Я же твоя тетя Клава! А дядя твой…

— Повторяю: пошла вон, — не повышая тона, сказала Аня.

Глаза тети Клавы загорелись звериной злобой, но приходилось искать пути спасения.

— Зачем же ты так, Аннушка?.. Ведь мы родственники. Нам всякие вопросы решать надо… Мы тебя искали.

— Искали бы, так нашли. Я вас не знаю и знать не хочу. Уходите отсюда, а завтра вернетесь. Потом мы не увидимся никогда.

Женщина поняла, что ее отпускают на свободу, да еще с добычей! Что слова могут только испортить положение. Не снимая фартука, не помыв рук, она прошла мимо Ани, но, видно, что-то дрогнуло в ее давно очерствевшей душе.

— Извини, Аннушка… Извини, жизнь такая… Кушай там, бери все что хочешь. Извини.

— Ничего, — смягчилась и Аня. — Где могила отца с матерью?

— Старое кладбище, четырнадцатый участок.

Аня кивнула и отвернулась. Вступать в переговоры было нельзя — потеряешь боевой настрой, разнюнишься, и с тебя снимут последнюю рубашку.

Она вошла в домик, и сразу стало ясно, что все здесь — другое. Дело не в перестановках, не в новых обоях. Дело в самом духе домика: это уже не ветхая конурка сталевара, что по выходным выпивал здесь с друзьями и для вида совал в землю три картошки, чтобы по осени вытащить две. Это была база городских землевладельцев, которые строили на ней свое будущее: поначалу — приварок к семейному бюджету, а потом после усердных трудов — автомобиль, квартира в Москве, дача у моря. Перед уходом следовало бы все это сжечь. Чтоб сгорел маленький домишко и не осквернялась память отца.