Наталья Калинина - Месть женщины

Алеша с радостью принял предложение остаться у нас. Правда, в тот вечер я ждала его до двух часов ночи, и он явился пьяный встельку.

— Справлял мальчишник, — заплетающимся языком пояснил он. — Ну а теперь сдаюсь в твои нежные девичьи руки, моя Джульетта.

Алеша заснул, когда я мыла его в ванне. Мама помогла мне дотащить его до тахты.

— Будьте счастливы, детки, — сказала она, прощаясь с нами утром в прихожей. — И не расстраивайтесь, если у вас не сразу все получится. — Она наклонилась, поцеловала меня в шею и прошептала в самое ухо: — Только не нужно спешить с регистрацией.

Но Алеша как раз очень с ней спешил. В тот же день мы с ним сходили в ЗАГС, и нам милостиво скостили испытательный срок до двух недель. Алешу почему-то страшно взбесило то, что мы не можем стать формально мужем и женой сию минуту.

— Страна дебилов, — сказал он, когда мы возвращались домой. — Словно наша любовь принадлежит не нам, а этим чиновникам с козьими мордами.

Я ему, разумеется, поддакивала, но мне было глубоко наплевать на какую-то там печать в паспорте. В ту пору мне было вообще на все на свете наплевать.

…Небо на востоке начало слегка сереть, и вдруг полил сильный прямой дождь. Его толстые белесые нити надежной решеткой загородили вход в пещеру.

— Мы не увидим, как восходит солнце, — сказал Ян. И неожиданно добавил: — Хочешь, мы уедем с тобой отсюда?

— Хочу, — прошептала Ева.

Сью-старшая смотрела на себя в зеркало. Черт возьми, груди еще большие, хотя ей уже сделали три подтяжки. Доктор Куин не торопится, но ведь время идет, и эликсира вечной молодости не придумал никто. О да, ей к лицу эта короткая — лихая — стрижка, и седых волос еще нет. А вот бедра широковаты. От гормонов тошнит по утрам — проклятые медики не могут изобрести более безобидного средства, чем эти гормоны, от которых все тело наливается мерзкой тяжестью. Она и без гормонов чувствует себя вполне мужчиной, если бы не эти проклятые груди…

Что касается остальных признаков пола, этот доктор Куин почему-то не спешит избавить ее от ненавистного места между ног, напоминающего ей о том, что когда-то она… Да, черт побери, это место стало виной гибели ее Тэда — отец послал его на войну, узнав об их любви. И этот вновь родившийся Тэд в облике кроткой, покорной ей во всем женщины тоже может погибнуть из-за того, что она не успеет вовремя прийти на помощь.

Сью стиснула кулаки и принялась колотить ими себя по низу живота, представляя, как какой-то мужлан подходит к Тэду, целует в губы, тискает груди и наконец заваливает на кровать или прямо на пол. О, она, Сью, прекрасно помнит этот отвратительный сценарий — именно по нему развивались ее отношения со многими мужчинами. Мерзость… Ну да, чертов Куин рассчитывает вытянуть из нее как можно больше денег. Проклятый педераст. В том, что Сэмюэл Куин педераст, Сью ни минуты не сомневалась — в его клинике работали исключительно лица мужского пола, и все как на подбор молодые и смазливые.

Один из них пробовал к ней приставать, но она так и не поняла, чего он хотел. То есть женщину увидел в ней или мужчину. Этот тип пришел делать ей укол, запер изнутри дверь и силой повалил на кровать (она не позволяла, чтобы делали уколы в ягодицу — они от этого припухают, а у нее и без того толстые ягодицы), стянул трусы и уселся верхом на ноги. Ей вдруг стало очень приятно от прикосновения грубой материи его джинсов, под которыми, как она знала, кое-что было, и это «кое-что» все еще продолжало Сью волновать. Парень сделал ей укол, потом долго массировал ягодицы, и она затихла, боясь пошевелиться и испортить это приятное ощущение. Она знала: такого рода ласки ей запретны, но она также знала, что запретный плод слаще того, что подают на стол в вазе. Собравшись с силами, Сью все-таки сбросила с себя этого типа. Она обратила внимание, что соски ее искусственно уменьшенных грудей набрякли и встали торчком. Зло выругавшись, Сью схватила английскую булавку и по очереди — глубоко и с наслаждением — вонзила ее в середину этих отвратительных штуковин, напоминающих о ее постыдном прошлом. Боль была нестерпимо живительной. Она ослепла от слез и чуть было не рухнула на пол, но парень успел ее подхватить.

Сью очнулась на кровати совершенно нагая. В левой вене торчала иголка с прозрачной трубкой. Тип, делавший ей укол, обрабатывал груди тампоном, смоченным камфорным спиртом, — она поняла это по резкому и волнующему запаху. Сью закрыла глаза и постанывала от наслаждения. В раннем детстве она разбила склянку с камфорным спиртом и здорово порезалась. Она помнит, как Тэд засунул ее пальцы в рот и стал высасывать из раны кровь. Кажется, она тогда впервые почувствовала себя женщиной…

Чертовы воспоминания — некуда деться от них…

Ей туго забинтовали эластичным бинтом грудь, и она, надев брюки и клетчатую рубашку с короткими рукавами, отметила с удовлетворением, что ее отражение в зеркале совсем мужское.

Сью долго и внимательно вглядывалась в него, пока не почувствовала, что очень хочет этого худощавого смуглого парня с изумленно изогнутыми бровями и тонкой — девичьей — шеей.

Она схватила со стола вазу с орхидеями и с бешеной яростью швырнула ею в зеркало.

Анджей Ковальски сидел на скамейке возле памятника Чайковскому и смотрел на вход в учебный корпус консерватории, из которого семь лет назад вышла Маша. Он тогда еще не знал, что эта изумительная, словно из поэтических грез девушка — его родная дочь. Сейчас он изо всех сил старался забыть об этом. Он пытался воссоздать то свое настроение романтической влюбленности, окунуться в него с головой и плыть, плыть по его течению, но что-то мешало, отвлекало. И виной тому был даже не парень в серых брюках и белой рубашке с короткими рукавами, прогуливавшийся взад-вперед по противоположной стороне улицы Герцена. Кагэбэшники его не волновали, ибо были частью внешней — материальной — стороны его существования в этом мире. Мешало чувство ирреальности происходящего — точно он, Анджей Ковальски, всего лишь актер, тщетно пытающийся сыграть как можно более достоверно роль в старой любимой пьесе.

Он закурил, встал со скамьи, направился в сторону Никитских ворот, потом вдруг быстро перешел через дорогу и свернул в переулок, выходящий на улицу Горького.

Возле Центрального телеграфа его внимание привлекла девица с распущенными волосами золотисто-рыжего цвета. У него не возникло никаких сомнений относительно ее профессии.

— У меня сегодня свободный вечер, и я бы хотел пригласить вас в ресторан.

— Шутишь, — изрекла девица и подмигнула ему вульгарно подведенным тушью глазом. — Do you speak English [5] Говоришь по-английски? ( англ. ). ? — поинтересовалась она на ломаном английском.