Ольга Лазорева - Возвращение русской гейши

— И что мне с вами делать? — задумчиво проговорила я, снимая топик и брюки и натягивая платье.

— А у тебя по-прежнему классная фигурка, — заметил он, окинув меня быстрым взглядом. — И с кем это — с вами?

— Лиза становится настоящей госпожой, понимаешь?

— Наша тихоня Лизка? — громко спросил Тим и даже подскочил. — Шутишь?

— Если бы! Настоящей, понимаешь? По сути. И это ей доставляет удовольствие.

— А я тебе говорил, что у нее с головой не все в порядке, — улыбнулся Тим, но глаза его стали грустными.

— Да дело тут не в этом, — начала я и осеклась.

Тимур не знал причину, и открывать ее я, естественно, не собиралась.

— Смотри, как знаешь, — видя, что я молчу, сказал Тим. — Но я с трудом представляю Лизу в образе госпожи. У нас есть номер в шоу, когда госпожа выводит на цепи раба и заставляет его медленно раздеваться. При этом слегка оглаживает его плеткой.

— Слегка! — не удержалась я и хмыкнула. — Видел бы ты, как Лиза отделала одного товарища!

— А ведь это не лечится, Таня! Но у каждого свой путь.

— Может, влюбится в кого-нибудь? — пробормотала я. — И сразу вылечится.

— Влюбится? — звонко рассмеялся Тим. — Ты меня удивляешь! Да разве есть любовь? Есть только сделки между двумя особями разного или одного пола. Так что живи в свое удовольствие и не забивай себе голову иллюзиями!

То, что зовут духом Пустоты, находится там, где нет ничего. Этот тезис не укладывается в человеческое понимание.

Пустота — это ничто. Только познав то, что существует, ты сможешь узнать то, что не существует. Это Пустота.

Люди в нашем мире ошибочно смотрят на вещи, полагая, что все, чего они не понимают, должно быть пустотой. Это неистинная пустота.

В Пустоте — достоинство, и никакого зла.

Мудрость обладает существованием, принцип имеет существование.

Путь обладает существованием, дух есть ничто.

Мусаси Миямото

«Это «ничто» не есть небытие, как его понимают на Западе, скорее наоборот, это пустота, через которую свободно проходит все сущее, — это беспредельность и бесконечность, это Вселенная, душа которой содержит неиссякаемые богатства».

Кавабата Ясунари

«Если у Вселенной одно сердце, то, значит, каждое сердце — Вселенная».

Махаяма

Мы приехали в пять утра. Я не стала облачаться в льняной костюм, а надела джинсы и футболку. Но Тим, к моему удивлению, оделся в брюки и шелковую рубашку с яркими абстрактными узорами. Тщательно расчесав волосы, он нацепил мягкое красное кепи с округлым козырьком и попросил меня застегнуть браслет на запястье, в виде толстенной золотой цепи. Я знала, что Тим — воспитанник детдома, поэтому удивленно спросила:

— Тебя что, кто-нибудь будет встречать? Чего это ты так вырядился?

— Нет, я просто, — ответил он и отвернулся в окно с видом скучающего столичного денди.

Поезд остановился, и я увидела спешащих к вагону родителей. В руках у матери трепетали помятые ромашки.

— Это твои вроде? — спросил Тим вставая и закидывая сумку на плечо. — Знаешь, Танюх, неохота мне знакомиться, что-то говорить, объяснять. Ты иди сейчас, а я позже спущусь. О’кей?

— А может, к нам? — предложила я.

— Нет, что ты! Обратно вместе едем, ты дай мой билет.

— Ах, да! — спохватилась я.

Открыв сумку, протянула ему билет.

— Приехали, чего не выходите? — сказала проводница, заглядывая к нам.

— Уже, — ослепительно улыбнулся ей Тим. — Спасибо за приятную поездку!

Проводница смущенно улыбнулась в ответ и ушла.

— Ты вот что, Тимур, если захочешь пересечься до нашего отъезда, звони. Телефон мой у тебя есть, — быстро проговорила я, беря сумку и выходя из купе.

— Пока! — сказал он мне вслед.

Я не была в родном городе больше двух лет и, выйдя из вагона, увидела все то же обшарпанное здание вокзала, чахлые деревья и дворника в грязном фартуке, меланхолично сметающего мусор с перрона. Картинка осталась неизменной, словно я и не уезжала. Родители, увидев меня, ринулись к вагону, и я со сжавшимся сердцем поняла, что они постарели. Впереди шла мама, прижимая ромашки к объемной груди, обтянутой дешевой синтетической кофточкой, за ней вышагивал отец все в том же давно вышедшем из моды парадном костюме.

— Здравствуй, доченька! — всхлипнула мама, прижимаясь ко мне вместе с ромашками. — Наконец-то! Как долго ты не приезжала!

— Отпусти ты ее! — смущенно сказал отец. — Задушишь!

Мы расцеловались и пошли к выходу в город. Я оглянулась и заметила, что Тим стоит у вагона и смотрит нам вслед. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся, как голливудская кинозвезда, и поднял руку. Его яркий силуэт сильно выбивался из общего спокойного фона, словно в типично русский березняк залетел тропический попугай.

Первые два дня я пыталась адаптироваться. И за бесконечными разговорами, застольями, посещениями родственников они пролетели, как одна минута. Утром третьего дня я проснулась очень рано и, лежа неподвижно, долго смотрела в потолок, слушая громкий беспрерывный щебет птиц, залетающий в комнату через раскрытое настежь окно. Погода установилась очень жаркая, и даже рано утром я чувствовала духоту. Мои родители много лет жили в пятиэтажной панельной хрущевке. К тому же квартира находилась на последнем этаже, и разогретая за день крыша не успевала остывать за ночь.

«В принципе, можно уже уезжать в Москву», — неожиданно подумала я.

Я, конечно, соскучилась по родным, но чувствовала себя несколько странно. Все осталось без изменений: и зеленые улочки моего города, по которым я так любила гулять; и эта квартира; и моя комната все с теми же книжными полками, густо заставленными любимыми книжками, со старым письменным столом, исчерканным кое-где шариковой ручкой; с продавленной скрипучей тахтой и маленьким поблекшим ковриком возле нее. Даже старушки, сидящие у подъезда, были все те же и оживленно здоровались со мной, выясняя, как «здоровьице» близких. Но этот привычный мир казался застывшим. И в то время, как я стремительно жила и развивалась вне его, он по-прежнему оставался все тем же. Город, правда, понемногу ветшал, и я ни разу не увидела во время своих прогулок, что здания ремонтируются. Я, конечно, замечала на улицах, что молодежь одета несколько иначе, но, на мой взгляд, все это выглядело, по большей части, карикатурой на столичную моду.

«Я стала чужой, — поняла я и села на тахте. — Иникогда прежней Таня Кадзи уже не будет. Поэтому так хочется вернуться в Москву, к самой себе».

Я вспомнила наши выступления в образе гейш и улыбнулась.

В этот момент в дверь робко заглянула мама. Увидев, что я сижу, она заулыбалась, и от этого многочисленные морщинки разбежались по ее лицу.