Ольга Лазорева - Возвращение русской гейши

Я внимательно просмотрела фотографии и попросила передать мою благодарность господину Оониси.

— Понравились? — улыбнулся господин Кобаяси.

— Да, очень красиво, — ответила я.

— Мне он подарил такой же комплект и сказал, что с удовольствием еще поснимает тебя при случае.

— Только такой случай, я думаю, представится не скоро, — заметила я.

— Кто знает? Оониси ездит по всему миру. Может, заглянет и в Москву.

Мы замолчали. Я вновь посмотрела в иллюминатор. Господин Кобаяси через какое-то время достал книгу и начал читать ее. Я мельком глянула через плечо. Текст был на английском. Господин Кобаяси открыл на странице, где начинался рассказ. Он назывался «Мост снов» неизвестного мне автора Таназаки Дзунитиро. Я отвернулась.

— Это рассказ о мальчике, который не мог уснуть, — непонятным тоном сказал господин Кобаяси.

Я повернулась и прочитала:

— «Мать лежала подле меня, не снимая широкого пояса своего кимоно, и моя голова упиралась ей в подбородок. Хотя свет горел, я зарывался лицом меж отворотами ее кимоно и погружался в мрак. Мой рот искал ее соски, я играл с ними, как младенец, зажимал их губами, тер их языком. Она разрешала мне без слова упрека; хотя я был уже довольно большим, но в ту пору не торопились с отлучением от груди. Если я тер языком изо всех сил, лизал ее соски и сжимал груди, из них текло молоко. В темноте ее кимоно я видел неясно белизну ее грудей».

Прочитав этот отрывок, я не смогла сдержать усмешки. Японские мужчины спокойно вносят эротику даже в воспоминания маленького мальчика. Хотя, как я знала из лекций по психологии, личность формируется до пяти лет, в том числе закладываются основы будущей сексуальности.

— Мать умирает, и отец женится на другой, точной копии покойницы. С тех пор облики матери и мачехи перепутываются в сознании мальчика. Воспоминания о настоящей матери безнадежно смешиваются с более поздними впечатлениями о мачехе. Ему было только пять лет, когда его 22-летняя мать умерла, и десять — когда появилась вторая мать, — раздался тихий голос господина Кобаяси.

И я вновь посмотрела на раскрытую страницу.

— «В возрасте 12–13 лет я стал спать один, но и тут меня обуревала тоска по материнской груди. «Мама, я хочу спать с тобой», — я умолял. Распахивая ее кимоно, я сосал ее груди, так и не находя в них молока». И тогда «вторая мать» родила и отдала новорожденного дальним родственникам на усыновление — чтобы в ее грудях появилось молоко. Сначала мне было трудно добраться до молока, но, пока я сосал, мой язык, казалось, вспоминал былой опыт. Я был выше матери на полголовы, но я наклонился и зарылся лицом в ее грудь, жадно глотая молоко, вырывавшееся наружу. «Мама», — инстинктивно забормотал я голосом балованного ребенка…»

Дочитав, я отвернулась и закрыла глаза.

«У нас никогда не переведут подобную книгу, — подумала я. — Хотя все это — естественный мир мальчика. А может, неестественный?»

Мысли начали путаться, голова склонилась, веки отяжелели. Когда я проснулась, господин Кобаяси все еще читал. Я глянула в книгу и увидела заключительную фразу рассказа: «Я перешла мост снов»…

Если человек отвечает на вопрос сразу же после того, как вопрос прозвучал, его ум называют «спонтанный ум». Ответ после размышления есть результат выбора одной мысли из нескольких возможных, и поэтому такой ответ не является действием спонтанного ума. Отвечая без промедления, вы пробуждаете в себе спонтанный ум, который дает подлинный ответ на вопрос. Вы причиняете себе неудобство, слишком долго рассуждая над ответом. Спонтанный ум есть ум Будды, тогда как размышление и выбор есть страсть, болезнь и причина страданий.

Можно долго говорить о воде, но уста от этого не увлажнятся. Можно полностью объяснить природу огня, но тело при этом не согреется. Не прикасаясь к подлинной воде и подлинному огню, человек не познает этих вещей. Даже объяснение, основанное на знании книг, не углубит его понимания. Пищу также можно детально описать, но это не утолит голода. Едва ли можно достичь подлинного понимания, опираясь на объяснения других.

Случайностей не бывает. Все закономерно. Тот, кто говорит о случайностях, не понимает подлинного пути небес.

Такуан Сохо

В Шереметьеве я с удивлением увидела встречающего меня Тима. Он широко улыбнулся и бросился ко мне, тут же повиснув на шее и целуя. Я заметила, как господин Кобаяси посмотрел на нас и тут же отвел глаза. На его лице промелькнуло удивление, смешанное с грустью. Еще бы! В Нарита провожал один, в Шереметьеве встретил другой. Но его жена и дочь не отводили от Тима глаз. Его красота, как всегда, производила неизгладимое впечатление на женские сердца. Тим протянул мне букет белых гвоздик.

— Ты отлично выглядишь! — сказал он.

Я быстро представила его семье господина Кобаяси. Он церемонно раскланялся.

— Таня, вы поедете с нами? — спросил господин Кобаяси.

— Нет, — тут же ответил Тим. — У меня машина, я сам довезу Танюшу.

— Хорошо, тогда мы поехали. Таня, звони, — сказал господин Кобаяси.

Они ушли, а я повернулась к Тиму.

— Вот как! Значит, торги между твоими дамами закончились? И у тебя машина. И думаю, что это не какой-нибудь задрипанный «Запорожец», — рассмеялась я.

— О чем ты? — невинно спросил Тим. — Может, я на свои купил?

— Я тебя умоляю! Да у тебя деньги сквозь пальцы текут, как вода сквозь решето.

Когда мы подошли к его машине, я присвистнула. «Феррари», алого цвета и обтекаемых форм, невольно бросался в глаза на фоне темных машин, выстроившихся на стоянке. Я знала, что такая машина стоит безумных денег. Я заметила, как господин Кобаяси подошел к черному «BMW» и, остановившись, в изумлении смотрит на машину Тима. А тот просто упивался своей новой дорогой игрушкой. Распахнув дверцу, он усадил меня и занял место за рулем, картинно откинувшись на спинку сиденья.

— Видела, как твой Кобаяси уставился на мою тачку? — довольно сказал он. — Япошки знают толк в машинах!

— Лиза-то где? — спросила я, не отвечая на его вопрос. — Хотя сейчас по Москве всего три часа. Наверное, в агентстве. Я-то думала, что она тоже приедет встречать меня.

— Увидишь еще свою красавицу! — усмехнулся Тим. — Она там развела бурную деятельность.

— Ты это о чем? — повернулась я к нему.