Екатерина Вересова - Жаркие объятия разлуки

Вероника спокойным шагом вышла из здания аэропорта, но как только оказалась на улице, то сразу же забежала за угол и припустилась бежать.

— Ах, Том! Чертова собака! — шептала она на ходу. — Угораздило же тебя раскрыть свою поганую пасть… Молодец, молодец, мальчик мой, хороший мальчик! Умница! — сбивалась она, видя, как Том настороженно поводит ушами, слушая ее бормотание. Было бы недальновидным поступком ругать его за то, что он заступился за хозяйку. В конце концов, он же не знал, что эта злая тетка находится при исполнении служебных обязанностей… Проявила грубость к хозяйке — будешь отвечать по всей строгости. У собак своя логика…

Только когда Вероника удалилась от аэропорта на достаточно безопасное расстояние, она позволила себе остановиться и перевести дух. Нечего и говорить — с вылетом она потерпела полное фиаско…

Отбивая колесами мерные синкопы, поезд подползал к платформе. На вагонах белели таблички «Сов. Гавань — Москва».

Усталая и невыспавшаяся, Вероника стояла на перроне, сжимая в руке картонный билетик на верхнюю полку в купейном вагоне. На плече у нее висела все та же черная сумка, а рядом, возле ноги, стояла еще одна — синего цвета, на колесиках. Вероника купила ее специально в привокзальном магазинчике. В нее она посадила Тома и велела сидеть, не подавая голоса. Нет, больше она не собиралась полагаться на удачу. Сначала она влезет в поезд и дождется отправления, а уж потом как-нибудь разберется с собакой. Главное, не будет никаких проблем с паспортом…

День выдался дождливый и пасмурный, но Веронике было лень доставать зонт. Прохладная морось освежала ей лицо. «Пусть уж лучше дождь меня умоет, — думала она, — чем возиться в этой тухлой воде из умывальника». При мысли о том, что ей придется провести в одном из этих грязных, пахнущих копотью вагонов целую неделю, ее охватывало отчаяние. Но другого пути до Москвы не было. Улететь на самолете из Хабаровска Вероника решила не пытаться — наученная горьким опытом, она боялась нового разочарования. И потом, аэропорты вечно напичканы милицией, а любая встреча с властями может сейчас стать для нее роковой. Нет, она сцепит зубы и поедет в этом чертовом поезде.

Больше всего в таких путешествиях Вероника не любила необходимость делить быт с незнакомыми людьми. Раньше ей приходилось вместе с мамой ездить по железной дороге на юг. И даже два дня пребывания в пути казались ей мукой после перелета до Москвы. Пусть в самолете приходилось терпеть заложенные во время взлета и посадки уши — зато в воздухе пассажиру оказывалось хоть какое-то уважение.

Садясь же в поезд, Вероника ощущала себя заложницей: она была обязана с кем-то общаться, обязана питаться с кем-то за одним — маленьким и неудобным — столом, обязана выслушивать чьи-то замечания или шутки, обязана вдыхать чужой запах, наконец… Все это приводило ее в смятение. И сейчас, дожидаясь, пока зеленая железная змея доползет до конца платформы и остановится, Вероника пыталась собрать все свое мужество перед решительным шагом на подножку вагона.

После почти бессонной ночи, проведенной на пароме, который вез ее с Сахалина на материк, она была вымотана до предела и сейчас думала только о том, чтобы поскорее занять свою полку, получить серое влажное белье, стянуть с себя пропыленные джинсы и, отвернувшись к стенке, уснуть…

Вагоны, вздрогнув, остановились. Проводница проверила у нее билет, бегло просмотрела паспорт. В лице ее Вероника не заметила ни тени подозрения. Вскоре они вместе с Томом зашли в чистое пустое купе. Сначала Вероника с волнением и любопытством ждала попутчиков, но потом поняла, что не дождется. Народу в этих краях было немного, и вагоны шли полупустые.

Наконец поезд тронулся, за окном медленно поплыл маленький вокзал, и Вероника с шумом задвинула дверь купе. Все. Теперь уже ничто не должно помешать ей спокойно доехать до Москвы. Некоторое время она сидела, тупо уставившись в окно, а Том громко хватал пастью воздух и поглядывал на нее со своей собачьей улыбкой.

Одновременно с радостью Вероника ощущала опустошение и еще… какое-то странное беспокойство. Как будто внутри у нее поселилось некое существо, которое беззвучно шевелило своими лапами или щупальцами… От его движений на Веронику волнами накатывало отвращение, перемешанное со страхом. В чем же дело? Может быть, в купе просто душновато?

Вероника открыла дверь — и ей показалось, что существо, сидящее у нее внутри, сразу же угомонилось. «Наверное, мне просто не хватает тут воздуха», — решила она. Теперь в купе гулял холодный сквозняк, но это было все же лучше, чем то неприятное чувство, которое появлялось у нее от духоты.

В дверь купе постучали — это пришла проверять билет молоденькая проводница. Уходя, она сказала, чтобы Вероника переселила собаку в тамбур и надела на нее намордник.

— Бывает, что у пассажиров аллергия на шерсть, — вежливо пояснила она, — а собака может и в тамбуре прекрасно пожить.

Веронике ничего не оставалось, как с ней согласиться. Хотя ей и жаль было расставаться со своим лохматым спутником, она сложила все собачьи причиндалы в сумку, после чего, стараясь не привлекать к себе внимания, вывела Тома в тамбур. Там она покормила его, достала из кармана намордник и ласково потрепала любимца по загривку.

— Так надо, милый, потерпи. Будет остановка, я тебе сниму… — И она твердой рукой будущего ветеринара надела псу намордник.

До этого Тому никогда не надевали эту странную штуку, поэтому удивление его было совершенно справедливым. Поначалу он даже пытался стянуть намордник лапой, но быстро понял, что это бесполезно, и озадаченно уставился на хозяйку.

— Ничего не поделаешь, чертик, — сказала Вероника и снова погладила его лохматый загривок. — Сиди здесь и не вякай. Жди меня, понял?

Веронике показалось, что Том едва заметно кивнул ей в ответ. После того, как он демонстрировал чудеса понятливости под окнами дома Пахана, она уже не сомневалась, что он понимает человеческую речь. Непонятно, каким образом у него это получается — запоминает ли он слова, или ориентируется по интонациям, или вообще использует какой-то другой, неведомый человеку код… Наверное, не зря говорят о собаках: все понимает, только сказать не может.

Напоследок Вероника привязала конец поводка к ручке наглухо запертой двери и, послав Тому воздушный поцелуй, ушла.

Нет, она не сразу призналась сама себе, что не может спать. Вначале она грешила на духоту в купе, но потом, когда после долгих мучений ей удалось слегка приоткрыть окно (для этого ей пришлось повиснуть на ручке), она поняла, что дело вовсе не в спертом воздухе.