Каридад Адамс Браво - Дикое Сердце (ЛП)

10.

Старый дом семьи Мольнар одиноко возвышался в конце широкой улицы у берега моря, как все окраины Сен-Пьера. За крепкими стенами, покрытыми известью, располагались просторные, прохладные и проветренные комнаты, обставленные с несколько старомодной роскошью. Это был один из тех домов, в котором усиленно поддерживалась внешняя видимость, где чинят портьеры и моют старые полы до блеска. В нем было много свободных комнат, его окружал неухоженный и дикий сад, в глубине заросший густой рощей. Дальше были крутые берега и море, величественное и безжалостное к ним, терзаемым ветрами и ураганами, всегда разгромленным и обновленным живительной силой суровой земли.

Айме де Мольнар вошла в комнату без мебели, открыла выходящее в глубину сада окно, и осталась ждать, напряженная, страстная, равнодушная к порывам ветра, к каплям дождя, время от времени падавшими на темные волосы, открытый лоб, смуглые щеки, побледневшие от желания, на губы, алчущие и чувственные, судорожно сжатые в нетерпеливом выражении, когда появился шум уверенных шагов. Кто-то подходил к окну, шлепая танго по лужам, безразличный к ярости урагана. Как и она, напряженный и алчущий. Кто-то пришел сжать ее в грубом объятии, поцеловать в губы, дрожа и задыхаясь.

– Наконец-то! Я ждала тебя со вчерашнего дня, Хуан. Что ты делал? Где был? – спросила Айме.

– В море. Я приехал вопреки всем ветрам. Сотни раз я был на грани того, чтобы разбить корабль этой ночью. И ты еще будешь жаловаться?

– Дело в том, что я не могу жить без тебя! Не понимаешь? Когда ты не сдерживаешь своего слова, я начинаю думать, что ты с другой, и начинаю сходить с ума. Хочу тогда уничтожить, убить тебя! А ты?

– Хищница! – упрекнул удовлетворенный и улыбающийся Хуан. – Иногда мне тоже хотелось бы убить тебя! Выходи, пойдем со мной.

– Ты с ума сошел? В такую ночь?

– Тем лучше, так нас не выследят. Выходи или я уйду…

– Нет, не уходи… Я выйду, тиран… Хуан Дьявол.

Довольный Хуан еще раз поцеловал Айме, схватил ее, обнимая через железные прутья, врезавшиеся в широкую и сильную грудь. Потом оттолкнул ее, с жгучим взглядом страсти и власти:

– Приходи поскорей. Жду тебя возле деревьев. Если слишком задержишься, то не найдешь меня.

Час любви прошел, прошла и буря. Ветер разогнал тучи, разорвал их на части, и в темных клочках, словно лоскутках небесного бархата бриллиантами мерцали звезды.

На узкий песчаный берег выходил широкий глубокий грот с острыми краями. На покрывавшем пещеру белом песке сидела Айме, прислонившись к мужчине, и трепетала от сладости прошедшего мгновения. Распущенные черные волосы падали ей на плечи, пылал чувственный и влажный рот. В сумраке ее глаза были как две блестевшие звезды. Аромат ее молодого тела был подобен бушующему и зовущему морю, каймой пены простирающемуся до самого пляжа.

– Ты с ума меня сводишь, Айме. Знаешь, ты как эта земля? Ее всегда нужно завоевывать в битве, но нет земли более красивой, более пахнущей цветами, которая бы давала плоды слаще твоих губ, – он снова начал ее целовать. Затем резко отодвинул, пристально и сурово посмотрел на нее. – Почему ты заставила меня столько ждать?

– Мой Хуан, мой Хуан! – шептала Айме, дрожа от страсти. – Сказать тебе правду? Я хотела посмотреть, уйдешь ли ты, если я задержусь.

– Ах, да? Ты и вправду задержалась, чтобы вывести меня?

– Ай, дикарь! Не сжимай так, ты делаешь мне больно. Какой ты глупый! – засмеялась она довольно. – Я задержалась, потому что говорила с мамой.

– Если ты захочешь, то сумеешь прервать разговор.

– Конечно. Но я не хотела, она говорила о моей сестре.

– О монахине?

– У меня нет другой сестры. Но она еще не монахиня. Всего лишь послушница. Мама не хочет, чтобы она принимала постриг.

– Если она захочет, то сделает это.

– Конечно. Она упрямая, как и я, мы похожи во многом, а в этом больше всего.

– Похожи? – Хуан разразился издевательским смехом. – Надо бы посмотреть на тебя в одеянии монашки!

– А может мне, как и ей, ударит в голову эта прихоть.

– И тебя бы приняли?

– А почему бы и нет? Что ты себе воображаешь? Думаешь, я ничего не стоящая вещица? Думаешь, не стою ничего, потому что соизволила посмотреть на тебя?

– Мне кажется, кое-что большее, чем посмотреть… – язвительно намекнул Хуан.

– Вот как значит? Мужчины не благодарят ни за что.

– Я благодарен за то, что ты такая красивая, что у тебя атласная кожа и порочное сердце. За это и нравишься. Смеешься?

– Мне смешно, потому что говоришь так же, как и я. Я тоже ненавижу слащавость. А тебя люблю, потому что у тебя этого нет; за то, что ты грубиян, дикарь, дьявол. Хуан Дьявол… Кто дал тебе это имя?

– Кто-то… Не все ли равно? Для меня оно хорошее… для меня все хорошо.

– Это точно, для тебя хорошо все, что плохо. Поэтому ты мне тоже нравишься. И влюбилась в тебя, не спросив ничего. Я даже не знаю точно, кто ты.

– Какое это имеет значение?

– Никакого, но мне все же любопытно. Где ты родился? Кем были твои родители? Твое настоящее имя? Кем ты был, прежде чем стать капитаном корабля, который непонятно, из какого порта приплывает, и что возит? Кто же ты? Ответь!

– Я из этих мест, как и мой корабль, и зовут меня Хуан. Если тебе не нравится Хуан Дьявол, можешь звать меня Хуан Хуана. Я принадлежу только себе, не считая дьявола.

– А мне хоть немножко принадлежишь?

– Конечно! Тебе принадлежу, как и ты мне, на какое-то время, – засмеялся он язвительно.

– Знаешь, ты иногда жестокий! Не смейся так. У тебя злой смех! Не знаю, почему я люблю тебя, почему меня тянет к тебе, как это я влюбилась.

– Это я влюбился в тебя, дорогая. Не помнишь? Это было на пляже. Ты прохаживалась со своим кружевным зонтиком, а я подплывал на своей лодке. Ты стала меня рассматривать. Конечно же, ты подумала: Прекрасный Зверь. И задалась целью приручить меня, но это не так просто. Как бы тебе не разочароваться.

– Почему ты так говоришь? Ты очень плохой, – и со страстью в черных очах Айме воскликнула: – Я люблю тебя, Хуан. Люблю, ты нравишься мне больше всех и всего. Поцелуй меня, Хуан! Поцелуй и скажи, что тоже меня любишь. Скажи много раз, даже если это неправда!

Хуан ничего не ответил. Обезумевший, страстный, он целовал ее, а ее горящие глаза прикрылись ресницами.

В неясных очертаниях горизонта проглядывало сияние рассвета.

– Моника, дочь моя, напоминаю вам, что послушание – первый обет, который вы дали, надевая это облачение.

– Я хочу носить его всю жизнь, Матушка-Настоятельница. Хочу подчиняться всегда и всю жизнь, но…

– Ваше «но» излишне. Наш путь – это отречение и самопожертвование. Как же вы можете ему следовать, бунтуя против первого же распоряжения, которое вам не нравится?