Каридад Адамс Браво - Дикое Сердце (ЛП)

– Словно сшит на него. Мне он был велик, очень велик. Что ему не подошло, так это мои туфли. Я послал сказать об этом маме и Баутисте, но она сказала, что ей все равно, будет ли он ходить босиком. Но ведь это нехорошо, правда?

– Да, нехорошо. А где сейчас Хуан?

– Его отправили спать.

– Куда?

– В последнюю комнату для прислуг, – объяснил мальчик расстроенно. – Баутиста говорит, что ему так велела мама.

– Так! А почему ты не подходил ко мне ведь день?

– Я ходил с Хуаном, а Баутиста сказал, что мама не хочет, чтобы Хуан попадался ей на глаза. А так как ты был с мамой весь день… Конечно, ты велел мне показать ему весь дом, но так сказал Баутиста. Я сделал плохо?

– Нет. Ты должен слушаться маму, как и положено.

– А тебя нет?

– А меня тем более, – решительно отрезал Д`Отремон. – Завтра мы договоримся, твоя мама и я. А сейчас иди и ложись спать. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, папа.

– Подожди-ка. Как ты находишь Хуана?

– Мне он нравится.

– Ты хорошо провел с ним время? Поиграл с ним? Показал свои вещи?

– Да, но они ему не понравились. Он был очень серьезным и печальным. Потом мы пошли в сад, отошли подальше и тогда стало гораздо лучше: Хуан умеет кататься на лошадях без седла, кидать камни так мощно и высоко, что достает до пролетающих птиц. Он словил живую змею рогатиной, которую сделал из палки, и положил ее в корзину. И она его не укусила, потому что он знает, как ее держать. Он сказал, если бы у нас была лодка, я бы увидел, как ловят рыбу, потому что он умеет закидывать сети и вытаскивать рыбу.

– Вероятно. Думаю, это было его занятием.

– В самом деле, папа? Это правда, что он может на лодке один уплыть в открытое море?

– Правда, продолжай. Что еще произошло с Хуаном?

– Над ним смеялись в овраге, когда он шел босиком в моем костюме из голубого сукна, он дал кулаком ближайшему, который был его здоровее, и опрокинул на спину. Остальные убежали. Но ведь ты не будешь его наказывать, правда, папа?

– Нет. Он сделал так, как мне бы хотелось, чтобы ты сделал, когда над тобой будут смеяться.

– Но надо мной никто не смеется, когда я прохожу, передо мной снимают шляпу, и, если я разрешаю, мне целуют руку.

Д`Отремон поднялся со странным выражением лица. Он погладил светлые прямые волосы сына и мягко подтолкнул к дверям кабинета, попрощавшись:

– Иди спать, Ренато. До завтра.

Держа в руках керосиновую лампу, Франсиско Д`Отремон прошел через огромный дом, проник в отсек для прислуги и добрался до последней двери, где, утомленный сильными переживаниями минувшего дня, спал на соломенном матраце маленький Хуан.

Тут он поднял лампу и осветил его. Он смотрел на обнаженную грудь, хорошо выточенную голову, на благородные и правильные черты. С закрытыми глазами почти стерлось его сходство с матерью, на детском лице выделялись жесткие черты отцовской породы.

– Сын! Мой сын? Возможно… Возможно!

Растущее сомнение, тонкое и пронзительное, которое точно разорвало в его сердце что-то твердое и холодное, поднималось от груди к горлу, как вздымалось жгучее пламя, заполняя душу Франсиско Д`Отремон. Один, взирая на спящего ребенка, он, наконец, ощутил толчок, которого ожидал. Возможно, Бертолоци не лгал, быть может, его последние слова были правдой. И впервые это было ясное чувство, переполнявшая душу смесь любопытства и злости. Будто великая гордость, глубочайшее удовлетворение, страстное желание, чтобы это действительно была его мощная ветвь, грубая и дерзкая, жгучая смесь его авантюрного духа и воинственной сути. Любой мужчина был бы горд, думая, что его собственный сын – этот необыкновенный мальчик, закаленный, как настоящий мужчина пред лицом несчастий, и вопрос превратился в подтверждение:

– Мой сын! Да! Мой сын…

Дрожа от волнения, он обнаружил похожие черты: прямой и гордый лоб, широкие густые брови, волевой подбородок, квадратный и жесткий, руки, длинные и мускулистые, высокая и широкая грудь. Он мучительно подумал о разнице со светлым и хрупким Ренато, хотя взгляд его ясных глаз отражал превосходный ум. Ренато, такой похожий на мать, законный наследник его состояния и фамилии, единственный сын перед людьми.

– Франсиско! – спросила его София взволнованным голосом, проникая в скромное помещение. – Что происходит? Что ты здесь делаешь? Что это значит?

– Это я хочу спросить у тебя, – сказал Д`Отремон, оправляясь от удивления. – Что это значит, София? Почему ты еще не отдыхаешь?

– Неужели я могу отдыхать, когда ты…?

– Когда я что? Заканчивай!

– Ничего, но хотелось бы узнать, с каких пор ты ходишь с лампой проверять и охранять сон слуг.

– Он не слуга!

– А кто? Скажи же наконец! Скажи это!

– А? Что? – Хуан проснулся от рассерженных голосов. – Сеньор Д`Отремон, Сеньора…

– Не вставай, спи дальше. Отдыхай, а завтра найди меня, когда проснешься, – сказал ему Д`Отремон.

– Чтобы сделать мне одолжение и увезти его из этого дома!

– Замолчи! Мы не будем говорить при мальчике!

Он резко схватил ее за руку, заставляя выйти из комнаты, его глаза разгорелись от сильного приступа гнева, столь свойственном ему и еле сдерживаясь, он сказал:

– Ты что, потеряла разум, София?

– Думаешь, у меня нет причин, чтобы его терять? – взвилась София – Думаешь, у меня нет причин быть расстроенной? Ты там был, смотрел, как он спит, рассматривая так, как никогда не смотрел на нашего Ренато!

– Хватит, София, хватит!

– Этот ребенок твой сын! Ты не можешь этого отрицать. Это твой сын, сын одной из развратниц, с которыми ты всегда меня обманывал. Из какой лужи ты его вытащил и привез в мою семью, чтобы он стал товарищем моего сына?

– Ты замолчишь?

– Нет! Не замолчу! Пусть меня услышат глухие! Потому что я не буду смиряться с этим! Это твой сын, я не хочу видеть его здесь! Убери его из этого дома! Убери, или я уйду со своим сыном!

– Ты хочешь устроить скандал?

- Меня это не волнует! Я поеду в Сен-Пьер! Губернатор…

– Губернатор делает лишь то, что хочу я! – заверил Д`Отремон, понизив голос, что делало его еще более угрожающим. – Ты будешь смешной!

– Маршал Понмерси был другом моего отца, он знает моих братьев, он меня поддержит! Потому что я…!

– Замолчи! Замолчи!

– Папа! Что ты делаешь маме? – закричал Ренато и с волнением приблизился.

Д`Отремон отпустил белую шею, которую безумно сжимал руками. Пошатываясь, он отошел, в то время как сын порывисто бросил:

– Не трогай ее! Не причиняй ей вред, потому что я… я…!

– Ренато! – упрекнул Д`Отремон.

– Я убью тебя, если ты ударишь маму!

Д`Отремон отошел еще дальше, бешенство вдруг потухло, он был в изумлении. Он посмотрел на ладони, сжимавшие шею Софии, а затем, резко повернувшись, скрылся во тьме.