Наследник раджи

— Брат мой!

Я отступил на шаг и хотел положить конец комедии, но когда мой учитель ушел, упрекнул себя в слабости. Я — преемник и наследник раджи. Тем лучше, если мне удастся войти в роль. Вечером, послав за Чундер-Сингом, я попросил извинения за резкость и сказал, что готов надеть костюм. Когда я вышел из каюты, все уже были в сборе. Меня представили под громким индийским титулом молодой девушке, распоряжавшейся на празднике в роли Британии. Почтительно и серьезно поклонившись ей, я отошел. М-с Листер, в костюме цыганки, отделилась от группы молодежи, которой гадала. Я подозревал, что она надеялась найти в богатом индусе своего друга Тома, но, посмотрев несколько секунд на мою невозмутимую физиономию, покраснела от нетерпения и отвернулась. Помощник капитана, знавший, что раджа именно я, казался еще больше изумленным. После ужина капитан провозгласил первую награду. Я услышал свое имя, но не отозвался сразу. Раздались иронические восклицания и смех. Наконец, побуждаемый Чундер-Сингом, я будто очнулся от забытья и отвечал на поздравления.

— Он, кажется, сам не верит, что опять стал м-ром Грегори, — холодно заметила м-с Листер.

Я боюсь, она никогда не простит мне, что я обманул ее проницательность…

Мне и в голову не приходило, какие последствия мог иметь маскарад. Все мой друзья с Патагонии относятся ко мне холодно. Я спросил м-с Листер, когда буду прощен. Она раздраженно ответила, что не понимает меня.

Что значит все это? Неужели подруга-ирландка, как и все другие, действительно думает, что я замаскированный азиат? Это невозможно: ведь она знает все, что меня касается…»

«Неделя прошла в переездах. Высадившись в Александрии, мы сутки ехали по Нилу, ночь пробыли в Капро и наконец на верблюдах пересекли пустыню до Суэца, где снова сели на корабль. Теперь мы плывем по Красному морю. Мои мысли поглощены тем, что сообщил Чундер-Синг.

Я угадал: он приезжал в Англию ради меня. Раджа, ближайшим другом которого был Чундер-Синг, приказал ему незаметно сблизиться со мной. В Бомбее меня ждут его слуги и верные друзья, готовые повиноваться мне. Я в смятении: с одной стороны, доволен и благодарен, с другой — словно ощущаю боязнь, будто новой жизни суждено охватить меня всецело и я уже не буду знать прежних мирных и простых радостей».

«Теперь у меня новый друг — девочка семи лет, но на вид еще моложе. У нее нежное, прелестное личико, белокурые шелковистые волосы и серые, замечательно задумчивые глаза. Она такая маленькая, слабенькая, воздушная и бегает по палубе в красненьких башмачках, как у маленькой феи. У ее матери, болезненной, слабой женщины, не хватило силы воли, чтобы оставить девочку в Европе. Мать очень довольна ее новой причудой, а Аглая не отходит от меня. Прелестный ребенок вовсе меня не стесняет. Он появляется в моей каюте и исчезает, как луч солнца; серьезно присутствует при уроках Чундер-Синга и иногда засыпает, положив ручки в мою руку и склонившись головкой на мое плечо.

— Я люблю вас! — шептала она сегодня в полудремоте. — Не уходите от меня… никогда!

Мне хотелось бы навсегда удержать у себя эту милую девочку!»

Не будем приводить здесь ту часть дневника, где Том рассказывает о прибытии в Индию; упомянем только, что тотчас после высадки в Бомбее Чундер-Синг собрал вокруг молодого наследника всех старых слуг раджи — людей умных, подготовленных этим замечательным человеком. Сделав необходимые распоряжения, он отправился в Гумилькунд. Том решил ехать туда лишь после того, как изучит туземный язык и познакомится с нравами и образом мыслей населения. Для этого молодой наследник отправился путешествовать по стране.

В начале великолепной зимы 1856/57 года он выступил из Бомбея в сопровождении большого обоза верблюдов и повозок, везших все, что было необходимо для стоянок. Тому в живописной индийской столице сопутствовал большой успех, и он вез с собой рекомендательные письма ко всем английским военным и гражданским чиновникам, с которыми мог встретиться. Однако наследник раджи не рассчитывал часто пользоваться ими, думая жить главным образом среди простого народа. Хусани, носильщик покойного раджи, сделавшийся доверенным слугой наследника, был переводчиком. После долгого дневного перехода к молодому путешественнику являлись священники, брамины, нищие, отставные солдаты, лишенные земель крупные землевладельцы, и он принимал их в своей палатке, одетый в восточный наряд, иногда сам удивляясь внезапно находившему на него вдохновению, заставлявшему говорить так, будто он хорошо знал страну и ее обитателей.

Момент для английского владычества в Индии был критический. Лорд Дальхаузи, преследуя политику присоединения, увеличил владения англичан обширными провинциями, и новые губернаторы, спеша пожинать плоды своих трудов, часто одним росчерком пера решали вопросы реализации реформ, для проведения которых требовались годы. Однако, по-видимому, все еще было спокойно. Ураган, пронесшийся вскоре после этого над страной, еще не показался на горизонте. Но от людей дальновидных и имевших достаточно храбрости, чтобы заглянуть в суть дел, не скрылись многие тревожные признаки. По всей стране появились бесноватые, предрекавшие близкий конец английскому господству; паника охватила население и солдат, а в городах Пенджаба и Северо-Востока князья, права которых на царство были нарушены, с ненавистью в сердце передавали друг другу на ухо, что тирания англичан переступила всякую границу и час восстания настал.

Том Грегори встретился с одним из недовольных.

Наследник раджи намеревался провести два или три дня в Дели и разбил лагерь на некотором расстоянии от города, у подножия знаменитого памятника магометанского могущества — Кутуб Минара.

Погода стояла великолепная, несмотря на то что была середина зимы. Том посещал гробницы, храмы и дворцы города и вечером верхом возвращался в свой лагерь по равнине, отделяющей старый Дели от нового.

Однажды он замешкался дольше обыкновенного и вернулся домой ночью.

Хусани встретил его и сказал дрожащим от волнения голосом:

— Все благополучно, господин.

— Отлично. Только я умираю от голода и устал до смерти, — смеясь ответил Том.

Индус поднес к губам серебряный свисток, и в минуту весь лагерь поднялся. Улыбаясь тому, что служит предметом такого внимания, Том отправился в свою палатку, снял европейский костюм, выкупался, переоделся в азиатское платье и, плотно пообедав, сел у входа в свое походное жилище. Вокруг царствовала глубокая тишина. Сейки (конюхи) спали возле стреноженных лошадей, прочая прислуга также дремала; один только бдительный Хусани сидел позади своего господина, неподвижный как бронзовая статуя, но весь превратившийся в слух и зрение.