Виктория Борисова - Обычные суеверия

В протоколе записали: «Ведьма кивнула головой, что следует понимать как признание своей вины», и этого оказалось вполне достаточно для смертного приговора.

Обеих сожгли на костре на площади перед ратушей. Маргарета не могла идти сама — в застенке на нее дважды надевали «испанский сапог». Палач привязал женщину к столбу, и когда поленница уже загорелась и дым стал подниматься к небу, ведьма, собравшись с силами, крикнула:

— Я невиновна! Я невиновна, как и все другие, кого я оговорила под пытками!

Отец Иоганн Бинсфельд, ученый богослов из Мюнхена, тюремный духовник, в обязанности которого входило принимать последнюю исповедь осужденных, только перекрестился и горестно провозгласил:

— Сие есть последнее усилие сатаны спасти свою ученицу!

А старуха Циммерман все так же трясла головой и щурила глаза, как будто не понимала, где находится. Когда огонь подобрался к ее босым пяткам, она пронзительно закричала, и крик этот ничем не напоминал человеческий. Только бесы могут издавать столь отвратительные звуки. Жалостливые горожанки крестились украдкой — если пламя костра причиняет такие муки, то каково же теперь придется грешной душе в аду, в огне негасимом?

Ведьм постигло заслуженное возмездие, но засуха все продолжалась.

Ни капли дождя не упало на землю за долгие недели, и крестьяне уже отчаялись спасти хотя бы часть урожая. Видно, колдовство и чародейство пустили глубокие корни в славном Аугсбурге и его окрестностях! Стражники волокли в тюрьму все новых и новых подозреваемых. Ведьм водили в цепях по улицам, дабы они указывали своих сообщниц. Судейские чиновники, палачи, тюремные писцы не знали отдыха, трудились от зари до зари и каждый день добивались от арестованных признаний в новых и новых ужасных преступлениях.

А солнце все палило так же безжалостно и сурово, словно сам Бог как верховный инквизитор и судья вознамерился сжечь землю за людские прегрешения.

Тюремный писец Йозеф Шнайдер — вихрастый белобрысый и веснушчатый паренек девятнадцати лет от роду — с тоской следил, как муха бьется о стекло. Он скучал и с нетерпением ждал, когда этот бесконечно длинный день подойдет к концу, можно будет выйти на улицу, выпить кружку пива в харчевне, а потом пойти домой, съесть кусок яблочного пирога, что так замечательно печет его матушка, и, сотворив вечернюю молитву, уснуть сном честного труженика, уставшего за день. Жаль, до вечера еще далеко!

Здесь, в подземных казематах, среди привычной сырости дневная жара почти не ощущалась. Тонкий лучик солнца еле-еле пробивался сквозь зарешеченное оконце под самым потолком. Господа судьи ушли выпить и закусить, а потом, пожалуй, будут играть в карты… Даже палач тихо посапывает в углу, уронив голову на грудь.

Очередной подозреваемый, ученый аптекарь Альбрехт Доденхайм, с самого утра висит на дыбе, подвешенный за одну руку, и угли тихо тлеют в жаровне под его голыми пятками. Дело писца — в точности записывать каждое слово, произнесенное на пытке, дабы не пропало оно втуне, но что же тут записывать, если проклятый колдун упорно молчит? Недаром вон и палач из сил выбился…

Третьего дня означенный Доденхайм сам явился в городской магистрат и заявил, что занимается колдовством и чародейством, но к засухе непричастен и готов подробно рассказать обо всем, чем занимался у себя в доме за наглухо запертыми ставнями.

Аптекарь не ведал, что уже попал под подозрение, — его служанка, шестнадцатилетняя Барбара Келлер, арестованная этим утром, почти сразу же призналась, что хозяин ее знается с темными силами, вызывает духов и беседует с давно умершими людьми, а по ночам варит отравляющее зелье. Рассказала она также о том, что раз в месяц к нему приходят гости — всегда двенадцать человек. И не днем, как все добрые люди, а среди ночи. Аптекарь всегда сам впускает их в дом, а ей приказывает только приготовить холодный ужин и не выходить из своей каморки до утра. Но однажды Барбара подсмотрела, как они входили, закутанные в черные плащи до пят, с капюшонами, опущенными на лица.

Судья насторожился. Он почти ежедневно слышал от арестованных ведьм про шабаши на горе Блоксберг, но чтобы здесь, в городе, под самым носом у властей и церкви процветала мерзость колдовства… Это было вовсе неслыханно! Нужно было расспросить арестованную как можно подробнее. Когда Барбаре сдавили пальцы в тисках и кровь начала капать из-под ногтей, она охотно призналась, что это были вовсе не люди, а демоны. Даже припомнила, как разглядела у одного из них козлиные копыта вместо ног и долго потом чувствовала в доме запах серы.

Судья не мешкая отправился в магистрат, чтобы отдать приказ стражникам арестовать колдуна. Никак нельзя было допустить, чтобы столь опасный преступник скрылся из города! Но не успел судья подписать бумагу, как Доденхайм явился сам, будто почувствовал опасность и хотел обмануть правосудие лживым покаянием. Его, конечно, немедленно арестовали и привели в тюрьму. В доме провели тщательнейший обыск и нашли множество подозрительных предметов: книги на неизвестных языках, сушеные корешки, даже диковинный предмет, именуемый микроскопом. Один из стражников случайно заглянул в окуляр и тут же отскочил в сторону, побледнел как смерть, принялся судорожно креститься дрожащими руками и шептать молитвы.

И было чего испугаться! Взгляду предстало кошмарное чудовище с невиданной мордой и жуткими щетинистыми лапами. Значит, и правда хозяин — колдун, раз держит у себя в доме демона, заключенного в волшебном кристалле!

Товарищ стражника, служивший когда-то подмастерьем у стекольных дел мастера в Амстердаме, вынул муху из-под окуляра и показал ее реальные размеры, потом поймал другую и положил ее под микроскоп. При увеличении она выглядела точно так же, как и первая, но все равно микроскоп стал тяжкой уликой против обвиняемого. Надо иметь поистине дьявольскую изобретательность, чтобы создать аппарат, при помощи которого страшного демона можно сотворить из обычной мухи.

Поначалу в застенке Доденхайм говорил охотно и много, но нес такую ужасную, богопротивную ересь, что судья велел применить пытку. В самом деле, разве может честный человек и христианин поверить, что настоящие колдуны и ведьмы вовсе не желают зла людям, а всего лишь молятся иным богам и стараются использовать свою силу исключительно во благо.

С ужасом слушал судья речи о том, что они не боятся ни креста, ни святой воды и отнюдь не теряют волшебную силу в момент ареста, как писали ученые-инквизиторы Якоб Шпренгер и Генрих Инститорис в знаменитом трактате «Молот ведьм», а, напротив, могут отвести глаза страже, пройти мимо незамеченными или наслать временную слепоту… Утверждение, что все осужденные по закону за ведовство — суть несчастные жертвы, под пытками оговорившие себя и других, возмутило судью до глубины души. Этот наглец осмеливается спорить с самой святой церковью! Разве не сказано в Священном писании: «Ворожеи не оставляй в живых»?