Ольга Тартынская - Такое кино

— Да, вообще.

Женя включила чайник, который уже остыл, поставила на стол тарелку с сырниками.

— Я этого не могу понять, — заговорила она наконец. — Объясни мне, почему вы не женитесь?

— Кто мы? — спокойно спросила Аня.

— Ну, молодежь, нынешнее поколение молодых. Ведь тебе уже двадцать семь лет!

— Это много?

Выдержка изменяла Жене, хотя она понимала, что ее раздражение адресовано не столько дочери, сколько современной жизни вообще.

— Давно установлено, что заводить детей здоровее всего в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет.

— Я не хочу детей.

Женя, поднявшаяся было за чайником, так и села, беспомощно глядя на дочь.

— Ничего не понимаю! Почему?

Аня внешне была спокойна, но пальцы ее, державшие сигарету, слегка дрожали.

— Потому что страшно за них.

— Да нет, вы просто эгоисты! — бросила Мордвинова.

Аня повысила голос:

— Родить их в мир, где людей взрывают в метро, берут в заложники в театре, где педофилы и маньяки разгуливают безнаказанно, где варварски уничтожаются леса, исторические памятники — это ли не эгоизм?

— Да ведь кроме этого еще много, много другого! — в бессилии воскликнула мать.

— Что, например?

Женя горячилась и не сразу могла собраться с мыслями. Она налила себе кофе, взялась за сырник, да так и не откусила от него, положила на тарелку.

— Как что? Как что? А вот май за окном? — Она сделала жест рукой в сторону. — А объятья любимого человека? Вкус хорошего шоколада? Интересная книга? Поэзия «Серебряного века»? Прекрасная музыка? Долгожданное письмо? Новогодняя елка? Звуки любимого голоса в телефонной трубке? Улыбка ребенка?

Аня слушала ее с упрямым выражением лица.

— Любовь — это всегда, прежде всего, страдание, а про детей мы уже поговорили.

Мордвинова рассвирепела.

— Нет, что это за времена-то настали? Всего боитесь, не женитесь из-за эгоизма, из-за того, что это работа, труд, как любые отношения, а вы озабочены только своей внешностью, своим дорогим здоровьем!

— Ты говоришь, брак — это работа. Но для чего работать? — Аня пожала плечами. — Чтобы ненавидеть друг друга в конечном итоге? Так я лучше буду работать над собой.

— Да, жить для других теперь не модно, — саркастически усмехнулась Женя.

— При чем здесь это? — удивилась упрямая дочь.

— При том, что брак, семья — это жизнь для других, не только для себя любимого! Вы всего боитесь: болезни, смерти, почему же не боитесь одиночества? Человек не может жить без человека!

— Для того чтобы с кем-то жить, не обязательно жениться, — резонно ответила Аня.

Женя даже растерялась:

— Да, но дети, дети-то? Они ведь теряют представление о нормальной семье! В Англии разрешили однополые браки, им позволят усыновлять детей и дальше что? Человечество выродится!

Аня опять пожала плечами:

— Я тебе и говорю, что не хочу в этот мир рождать детей.

Мордвинова расстроилась до слез:

— Но ведь это элементарно: должен быть рядом человек, отец твоих детей, твой муж, который будет тебе опорой и поддержкой. Я ведь не вечная…

Аня перебила ее:

— Покажи мне хоть одну благополучную семью, где муж — опора и поддержка!

— Да сколько угодно!

— Ну?

Женя растерянно замолчала, силясь припомнить хоть одну счастливую пару.

— Только не говори мне о Свете и ее супружнике, — предупредила Аня.

— Не говорю, — вздохнула Женя. — Светке он надоел смертельно, однако живут же…

— Привычка, — отрезала дочь.

Женя опять готова была расплакаться.

— Да пойми ты, брак — это не страсть и не романтические грезы, это…

— Ячейка общества, — язвительно подсказала Аня.

— Да, если угодно! Некое соглашение двух людей строить общий мир, в котором будет комфортно детям, старикам, где общность основана на взаимном доверии, уважении, любви!

— Примеры? — требовала безжалостная дочь.

У Жени опускались руки.

— Я могу только о себе сказать, — заговорила она с усилием. — Когда мы жили с Туринским, я знала, что такое семейное счастье…

— И где он, Туринский? — усмехнулась Аня. — И потом, вы ведь не были женаты.

— Да… — задумалась Женя. — Счастье не бывает продолжительным, но есть вещи, которые остаются на всю жизнь.

— Тем не менее ты жила одна много лет. И сейчас тоже.

Мордвинова заморгала глазами, сгоняя слезы. Она попыталась откусить от сырника, но не смогла жевать. Аня и вовсе не касалась завтрака. Она курила и задумчиво выпускала дым в сторону открытой форточки. Женя проморгалась, помолчала и другим, срывающимся голосом заговорила, подводя итог:

— Вам жить, вам платить. Только вот… Взять хотя бы классическую русскую литературу, ведь это зеркало жизни. У Толстого в его «Войне и мире» есть «мысль семейная». Это девятнадцатый век. Двадцатый век — не самый благополучный, мягко говоря, — есть «мысль семейная» в «Тихом Доне», «Белой гвардии». А что сейчас? Что вы оставите?

Аня хотела сказать: «То же, что и вы», но промолчала. Да ответа и не требовалось. Женя отодвинула тарелку с надкушенным сырником, встала и ушла к себе. Аня погасила сигарету в пепельнице, допила кофе и произнесла без всякого выражения:

— «Мысль семейная»… Литературщина сплошная.

Позвонил администратор Вова и предложил два пригласительных на премьеру «Жуковского» в «Художественном».

— Вообще-то приглашений немного совсем, и каждое только на одно лицо, — сообщил Вова, — но некоторые актеры не могут приехать, и я отложил на твою долю два.

— Когда премьера? — спросила Мордвинова.

— Завтра в восемнадцать ноль-ноль.

Назавтра Женя была как раз свободна.

— Как их можно забрать? — спросила она.

Они договорились встретиться в метро на станции «Киевская». Женя тотчас позвонила Ане.

— Пойдешь со мной на премьеру «Жуковского» завтра вечером?

Аня не сразу ответила.

— Если только для компании. Смотреть, что там наваяла ваша «Бабушка», не очень-то хочется…

— Ну, давай, сходим! — попросила Женя. — Если что, всегда можно сбежать.

— Хорошо, попробую выбраться с работы пораньше…

Премьера представлялась Мордвиновой прекрасным поводом для окончательного примирения с дочерью. С момента ссоры прошла неделя, а у них так и не выдалась свободная минутка, чтобы поговорить и свести на нет взаимную обиду. Женя была глубоко огорчена образовавшимся холодком в их отношениях. Она понимала, что Аня сама запуталась, что ее позиция — это своего рода протест против неустроенности нынешней жизни, дисгармоничности бытия. Самое печальное, что возразить нечего и противопоставить нечего кроме собственной убежденности в семейных ценностях. Впрочем, чему она удивляется? Семья — это государство в миниатюре. Каково состояние государства, такова и семья.