Морье Дю - Мери Энн

Герцог не позволял себя запугивать. Его письма премьер-министру были четкими и исчерпывающими. "Экспедиционные силы еще не готовы к военным действиям". Это очень устраивало Питта и поогало ему воздействовать на общественное мнение - он первым разражался гневными тирадами, когда приходили сообщения о неудачах, а вся страна вторила ему. "Еще одно поражение" - вина главнокомандующего, плохо организовавшего работу. Пусть все министерство перемстится в штаб и возьмет на себя управление армией: у них сразу же опустятся руки и они будут молить об отставке.

Беспокойство внушало и здоровье премьер-министра. Редко кто прислушивается к замечаниям больного. Но не было никого, кто мог бы в полной мере заменить его, уйди он в отставку. Нужно было как-то налаживать отношения между партиями, поэтоу Фокс получил место в Кабинете, и страсти улеглись. Пусть король против - еу придется уступить. Он все еще был в плохом состоянии - еще одна проблема. Временами его голова прояснялась, но на короткий срок.

- Если кто-то хочет занять мое место - милости просим, - однажды вечером во время обеда сказал герцог. У него не было аппетита, и он пребывал в плохом настроении. У него с Питтом состоялся разговор, который ни к чему не привел; потом он полчаса просидел с королем, который отказывался подписывать какую-то бумагу и заставил герцога сыграть с ним в вист. Потом были вызывающие усмешку рапорты с призывами к "действию"; потом передовая статья в "Таймс", полная бессмыслица с намекаи на дело Малвилла, на скандал, случившийся этой весной, - если первый лорд Адмиралтейства вынужден подать в отставку, что можно говорить об армейском руководстве? Последней каплей было ожидавшее его на Глочестер-сквер письмо, наглая анонимка. Пообедав, он подсел к камину в кабинете, вытащил письмо из кармана и начал читать вслух:

"Его Королевскому Высочеству, нарушающему супружескую верность. Вам, без сомнения, известен закон, но если ошибаюсь я, то существуют настоящие профессионалы, которые свои знанием всех законов зарабатывают себе на хлеб. Лишить мужа законной жены, лишить детей отца считается преступлением. Вы виноваты и в том, и в другом. Ждите последствий".

Герцог отшвырнул листок и рассмеялся. Но смех прозвучал натянуто.

- Какой-то ненормальный из твоего прошлого?

Она сразу же узнала почерк. Что-то в ее душе дрогнуло, но тут же превратилось в камень. Джозеф... Хотя почерк был нечетким, принадлежность письма не вызывала сомнений. Джозеф, которого, как она слышала, увезли куда-то в Нортхэмптон. Он был безнадежен, за ним ухаживали родственники, которые не расспрашивали о ней, даже не упоминали ее имени.

- Сумасшедший или пьяный, - ответила она, разрывая записку, - а может, и то, и другое.

- Что этот приятель имел в виду, говоря, что я лишил мужа жены? Ведь, лежа в могиле, нельзя претендовать на нежные чувства.

- Очевидно, этот человек именно этого от меня и ожидал, а потом вдруг услышал, что мы с тобой вместе. Меня это не волнует. Брось клочки в огонь там им место.

Он так и сделал, но вид у него был расстроенный. Записка всколыхнула какие-то давние воспоминания. Он никогда не слушал ее болтовни: дрянной уж, умирающий от эпилепсии; она сама, вынужденная каким-то образом содержать четверых маленьких детей; Бертон, который в конце концов помог ей.

- Ты хоть раз виделась с родственниками твоего мужа?

- Нет, никогда... они живут где-то в деревне.

Он зевнул и перевел разговор на другую тему. Дело было закрыто. Она наблюдала, как клочки буаги почернели, а потом рассыпались в прах. Неужели она упустила свой шанс? Может, ей стоило во всем признаться? Может, она должна была сказать: "На самом деле я не вдова. Мой муж жив, но я не знаю, где он. Я ушла от него: он был не в состоянии содержать меня и детей". И ведь правда не очень отличалась бы от того, что она для него сочинила. Однако какая-то сила удержала ее. Неужели она испугалась показаться смешной, быть уличенной во лжи и услышать его вопрос: "Зачем было утруждать себя враньем?" Еще не поздно сказать: "Это почерк моего мужа". Он сидел у камина и дремал, а она играла на пианино. Через некоторое время она решила: "Я все расскажу... Я скажу, что всегда считала себя вдовой, потом откуда-то узнала, что ошиблась, что Джозеф жив, что он повредился в рассудке и сидит в сумасшедшем доме". Время шло; герцог потянулся и стал собираться спать. Слишком поздно, завтра или, может, послезавтра.

Прошла неделя. А пото пришло еще одно письмо, но теперь уже в штаб, а не домой.

"Я хочу вернутьсвою жену и детей. Отправьте их назад.Если вы не сделаете этого, я начну судебное преследование. Подумайте, как будет выглядеть обвинение в позорном адюльтере в тот момент, когда страна в опасности".

Подпись не вызывала никаких сомнений: "Джозеф Кларк".

Он передал ей письмо в тот же вечер.

- Что ты на это скажешь?

Минутное колебание. Смеяться или плакать? Слезы будут свидетельствовать о признании своей вины, так что лучше смеяться. Отнестись ко всему легко, как к мелочи.

- Значит, он жив. На прошлой неделе мне это и в голову не пришло. Почерк так изменился, но теперь я совершенно уверена. Меня все клятвенно заверяли, что он умер, и я поверила.

- Но ты же говорила, что сидела у его кровати, когда он умирал!

- Разве? Я не помню. Я тогда была как в тумане, у меня болел сын. (Трудно уже вспомнить, что она ему рассказывала.) Его брат, помощник приходского священника, умолял меня уехать, меня и детей: Джозеф был не в себе, двое мужчин его с трудом удерживали. Потом мне в Хэмпстед написали, что я свободна.

В одной ночной сорочке он стоял возле кровати. Момент был неподходящий. Она сидела за туалетным столиком и расчесывала волосы.

- Ну? - проговорил он. - Что же ты собираешься делать? Вернуться к нему?

- О! О чем ты говоришь? Конечно, нет! Десяти фунтов с него достаточно. Я напишу ему утром.

В комнате повисла напряженная тишина.

- Как будто мне мало других забот, - сказал он. - Теперь еще этот дурак.

- Дорогой! Не беспокойся. Обещаю тебе, я все улажу.

- Я покажу это письмо Эдаму.

- Зачем?

- Он мой советник, он скажет, что делать. За день он прочитывает около сотни писем с угрозами. Он и Гринвуд разберутся с этим приятелем.

Ее сердце упало. Гринвуд... Эдам... Люди, которые ведут его дела, которые смотрят на нее с подозрением, не любят ее, не доверяют. Она не раз слышала об этом от друзей. "Будьте осторожны, - не раз предупреждал ее Джеймс Фитцджеральд, - они только и ждут момента, чтобы сокрушить вас, особенно Эдам". Она дотронулась до него. Он никак не реагировал на ее ласку.

- Прошу тебя, оставь это дело мне. Я знаю своего Джозефа. Десять или двенадцать фунтов заткнут ему рот.

- Меня не волнует его брань. Преступный адюльтер. Я представляю, как это будет звучать в суде. Лучше я поручу это Эдаму.