Мэриан Кайз - Не горюй !

- Ох, Хелен, почему ты такая вредная? - вздохнула мама. - У тебя полная комната одежды, но тебе требуется именно та вещь, которая либо стирается, либо сушится.

Хелен по-кошачьи улыбнулась. Ей нравилось, когда говорили, что она вредная. Тогда она чувствовала свою власть.

Выбрав из кучи одежды на столе несколько предметов, она протянула их отцу.

- И что мне с ними прикажешь делать? - изумленно спросил он.

- Но их надо погладить! - не менее изумленно сказала Хелен.

- Погладить? - удивился отец. - Кто же, по-твоему, их должен гладить? Я?

- Ты ведь не собираешься послать меня в Белфаст в мятых шмотках? возмущенно спросила Хелен. - Я не могу ходить по Белфасту и выглядеть как бомжиха. Они решат, что все католики неряхи и грязнули.

- Правильно, так оно и есть! - закричал папа, выставив вперед руки, словно защищаясь от ее страстного воззвания.

Бедняга! У него не было ни малейшего шанса.

Все понемногу успокоились, начали жевать тосты, запивая их кофе, и беседовать - хотя назвать это беседой можно было лишь с натяжкой.

- Догадайтесь, с кем я буду жить в Белфасте? - нараспев спросила Хелен.

Я хорошо знала этот ее невинный тон и сразу заподозрила неладное.

- С кем? - спросила Айна.

- С протестанткой! - таинственно сообщила Хелен.

Мама продолжала спокойно пить чай.

- Мам, ты слышала, что я сказала? - надула губы Хелен. - Я буду жить с протестанткой.

Мама невозмутимо взглянула на нее.

- Ну и что?

- Но разве мы не ненавидим всех протестантов?

- Нет, Хелен, мы никого не ненавидим, - объяснила ей мама так, будто разговаривала с четырехлетним ребенком.

- Даже протестантов?

Хелен обязательно хотелось затеять ссору.

- Да, даже протестантов.

- Но вдруг мы попадем под их влияние? Станем странно себя вести и начнем возиться с составлением букетов...

Хелен где-то набралась отрывочных сведений насчет того, что представляют собой протестанты, и получилась чудовищная смесь Вельзевула и мисс Марпл. Разумеется, у них рога, копыта на ногах и огонь изо рта. К тому же они делают свой собственный джем.

- Ну и что? - ничуть не испугалась мама.

- Вдруг я никогда больше не буду ходить к мессе? - попыталась напугагь ее Хелен.

- Но ты и так не ходишь, - удивилась Анна.

К счастью. Кейт, почувствовав плохое настроение присутствующих, принялась орать, как иерихонская труба. Я поняла, что ее ждет успешное дипломатическое будущее или работа в ООН.

Все кинулись греть ей бутылку, Анна и Хелен едва не сбили друг друга с ног. Папа занялся доставанием гладильной доски и демонстративно начал гладить, так усердно нажимая на кнопку "пар", что кухня вскоре стала напоминать сауну.

Мама некоторое время сидела не шевелясь, будто была сделана из камня, но потом начала убирать со стола и с мрачным видом вышвыривать надкусанные остывшие тосты в мусорное ведро.

А жаль, потому что я любила холодные тосты. Но у меня хватило ума не переходить дорогу своей матери вскоре после того, как ее известили, что одна из ее дочерей не будет больше ходить к мессе.

Даже если эта дочь - не я.

Ситуация постепенно нормализовалась, но Хелен не могла долго пребывать в спокойном состоянии.

- Интересно, как будет в Белфасте? Вдруг меня убьют? - принялась она размышлять вслух. - Под пулю попаду, или бомба взорвется? Очень может быть, что вы видите меня в последний раз.

Мы все обалдело уставились на нее. Даже Кейт замолчала.

Нет, разумеется, так нам повезти не может!

- Или меня похитят, - мечтательно продолжала она. - Как Брайана Кинана. У него тоже есть две страшненькие сестренки, хотя у меня их целых четыре, торжествующе закончила она, довольная тем, что обнаружила сходство между собой и жертвой похищения.

- Они не страшненькие! - возмутилась мама.

- Спасибо, мам, - сказала я и ехидно улыбнулась Хелен.

- Да не о тебе речь, - раздраженно заявила мама. - Я говорю о сестрах Брайана.

- Вот как... - расстроилась я.

Хелен все еще болтала насчет похищения, и мое сердце истекало кровью от жалости к воображаемому похитителю.

Любой, рискнувший похитить Хелен, будет убежден, что его подставили. Что она представляет собой некое тайное страшное оружие, присланное из стана врага.

Ее нельзя было ничем напугать.

Хелен вернется домой целой и невредимой, не только с выплаченными за нее деньгами, но и с запиской, в которой террористы выразят сочувствие ее семье.

Но наконец она ушла. Какой-то несчастный идиот по имени Энтони будет иметь сомнительное удовольствие ехать с ней три часа в одной машине до Белфаста.

Об Адаме Хелен не сказала ни слова.

Чтоб ей пусто было!

Кто знает, может, и он едет в Белфаст. Или уже там...

А может, все телефонные линии в его районе вышли из строя и он поэтому не звонит мне? Или он попал под велосипед и лежит в госпитале с различными травмами?

Но, самое главное, он мне не позвонил.

И не позвонит.

Что же мне теперь делать?

Самое удивительное, я практически не вспомнила Джеймса ни разу за последние два дня. В голове у меня был только Адам, Адам и Адам. Точно так же, как стюарды на тонущем "Титанике" больше беспокоились о переполненных пепельницах в баре, чем об огромной дыре в корпусе судна, через которую тоннами поступала вода, так и я волновалась о незначительных вещах, забыв о главном.

Иногда так легче жить.

Ведь я ничего не могла поделать с огромной дырой, тогда как вытрясти пепельницы было в моей власти.

Такая вот аналогия.

В результате такого моего настроения я весь вторник проболталась дома. Я тосковала, не находила себе места и все воспринимала трагически. Позвонила ли я Джеймсу? Простите, но нет. Я страдала от приступа жалости к себе.

Видит бог, я не пыталась себя оправдать.

Но я пребывала... в жуткой депрессии, черт бы все побрал!

20

На следующий день мне лучше не стало.

Вы когда-нибудь видели человека, который практически умирал от жалости к себе?

"Глупо, - решила я. - Пора положить этому конец".

Я вылезла из постели и привела в порядок Кейт. Затем занялась собой.

Не волнуйтесь, я не буду повторяться, то есть пить и ходить немытой. Нет, до этого пока не дошло. Я кое-как прожила день. По правде сказать, без особых достижений: я не нашла лекарства от рака, я не придумала колготки, в которых не спускаются петли... и, стыдно признаться, я не позвонила Джеймсу.

Знаю, знаю, простите. Я должна была позвонить. Но я чувствовала себя такой пустой и одинокой! Впрочем, это, разумеется, не извиняет моей безответственности.

Так или иначе, но в четверг я вылезла из постели и позвонила Джеймсу.

Я даже не нервничала.

За это мне надо благодарить Адама, потому что, направляясь к телефону, я думала: "Ха! Не воображай, что ты - нечто особенное. Это не так. Ты не единственный мужчина, способный заставить меня чувствовать себя печальной, одинокой и отвергнутой. Существуют миллионы других, кто способен на такое же. Вот тебе!"