Герман Воук - Марджори

Прыщавый паренек в черных очках выглянул из-за кулис.

— Ладно, Ноэль.

— Вы меня смущаете, — пробормотала Марджори. — Я ничего не знаю о сцене.

Она думала о том, как он ужасно высок. В спешке она захватила с собой туфли на низких каблуках, и от этого было еще хуже. Она чувствовала себя маленькой девочкой.

— Марджори, говоря откровенно, я и сам знаю немногое. Спасибо, Уолли.

Прыщавый парень прибежал с двумя раскладными стульями, которые он раскрыл и поставил перед девушками, пристально и голодно глядя на Марджори. Это был знакомый взгляд потерявшего голову второкурсника на танцах. Она оценила его на семнадцать лет.

Эрман отдал указания осветителям, когда она села. Внезапно погрузившись в разноцветные лучи, сцена приобрела новый вид. Луна уже не казалась такой картонной и больше была похожа на луну. Пальмы, мартышки на их вершинах, львы, выглядывающие из-за стволов, стали менее плоскими.

— О, мне нравится это освещение, — выпалила Марджори.

Эрман рассеянно посмотрел на нее, закурил сигарету и принялся быстро говорить с Рингелем на жаргоне: увеличить желтые, ослабить третий номер, перевести сетку. Марджори проклинала себя за то, что заговорила слишком поспешно и с ослиным энтузиазмом. Эрман и Рингель давали указания, прожектора перемещались, и с каждой переменой сцена становилась все более естественной и красивой. Парень, которого звали Уолли, карабкался по железной лестнице у задней стены зала, где находились прожектора, и там он управлял цветными лучами. Эрман ходил взад и вперед, сжимая локоть, спокойным и приятным тоном предлагая Рингелю изменить что-то. Наконец он сказал:

— Отлично, давайте посмотрим, как она действительно выглядит. Выключить освещение.

Зал погрузился в темноту. Декорации выступили вперед, сверкающие и захватывающие. Глаза мартышек и львов светились, нарисованное море волновалось и мерцало, луна посылала красноватые лучи сквозь пальмовые деревья.

— О, это просто восхитительно! — воскликнула Марджори.

Стояло молчание, в течение которого ее голос, казалось, разносится эхом по залу, пискливый и детский.

— Что нам делать с тем, что у четвертого номера, Карлос? — спросил Эрман.

Было еще несколько изменений, потом он выкрикнул два или три последних приказа. Освещение еле изменилось, перед декорациями упал прозрачный занавес, и по сцене как будто проскользнул призрак волшебной жизни.

— Ладно, на этом остановимся, — сказал он.

Марджори была раздавлена. Она с рвением изучала книжку по освещению в течение нескольких недель и воображала, что ее световые эффекты в «Питере Пэне» были профессиональными.

— Выходите, Карен, Берт, Хелен, — позвал Эрман.

Певица и танцоры выглядели непривлекательно, в освещении они казались болезненно бледными. Эрман, проходя мимо Марджори, неожиданно остановился и сказал ей:

— Они, конечно, будут в коричневом гриме.

— Да, естественно, — выговорила Марджори.

— Сигарету?

— Почему бы нет, да, да, спасибо…

Ее рука подрагивала, когда она брала сигарету, и она неопытно и слишком долго затягивалась, поднеся сигарету к огоньку его зажигалки.

— Закончим с декорациями, — сказал Эрман Рингелю, когда она выпустила клуб дыма, — все отлично.

В зале снова загорелся свет. Он подошел к пианино и вызвал Карен на авансцену.

— Парочку вещей, дорогая, с хором, послушай.

Штатный пианист прислонился к рампе, попыхивая сигарой. Длинные руки Эрмана в черных рукавах и тонкие пальцы бегали по клавиатуре, он пел, запрокинув голову назад. Он был гораздо более увлекательным певцом, чем Карен, подумала Марджори, и явно играл лучше пианиста. Она прошептала:

— Боже мой, что же он еще может делать?

— Ну, давай посмотрим, — ответила Маша. — В шахматы он играет лучше Карлоса, а Карлос играет в клубе. Поет и играет целые оперы наизусть: Моцарт, Верди, на итальянском. Знает около семи языков. Разбирается в философии лучше профессоров. Вот кем ему действительно хотелось стать — профессором философии, так он говорит. Никогда нельзя сказать, насколько он серьезен. Историю, литературу, искусство — все это он знает, как свои пять пальцев. Но ты этого не поймешь, пока какой-нибудь умник не полезет к нему с разговорами. А он щелкает их, как орехи. Да, между прочим, он еще и самый классный танцор из всех, кого я знаю.

— Ради Бога, — сказала Марджори, — таких людей не бывает.

Сигарета смущала ее. Мардж боялась вдыхать дым, потому что от него кружилась голова, и боялась выпускать дым ртом, потому что чувствовала — будет выглядеть девчонкой, если дым не посереет, пройдя через легкие. Так что она выдыхала его через нос, в котором у нее ужасно щипало. Как только сигарета была выкурена наполовину, она раздавила ее ногой.

Рядом с ней появился парнишка Уолли и протянул ей золотую коробочку. Пару секунд назад Марджори видела его у прожекторов на железной лестнице. Его появление так поразило ее, что она взяла еще одну сигарету. Он счастливо расплылся в улыбке, давая ей прикурить. Гладкие черные пряди волос свисали на его глаза, когда он наклонился к ней. У него был высокий выпуклый лоб, впалые щеки и большой нос, и его глаза сверкали какой-то особенной скорбной горячностью за стеклами очков. Но что больше всего в нем поражало, это его детскость. Он словно был весь в цыплячьем пуху. Каждый его жест был неуклюжим, выражение лица — слишком нетерпеливым. Марджори перестала общаться с подобными прыщавыми мальчишками больше года назад.

— Вы первый раз в «Южном ветре»? — спросил он.

— Мм-м, — сказала Марджори, глядя на сцену.

Она втянула сигаретный дым и поморщилась. На вкус он был, как лекарство от кашля.

— С ментолом. Надеюсь, вы не возражаете, — сказал Уолли.

— Совсем нет.

При нем она чувствовала себя настолько спокойной и взрослой, насколько при Эрмане — маленькой и испуганной. Она посмотрела прямо в его лицо, улыбаясь. Его кадык дернулся. Он пробормотал:

— Ну, я буду нужен на сцене, — и убежал.

Музыканты в белых пиджаках и черных галстуках начали наполнять зал, рассаживаясь по отведенным для оркестра местам со своими инструментами. Эрман встал из-за пианино и подошел к Рингелю, который сидел, скрестив ноги, на полу рядом с Машей.

— Карл, через несколько минут здесь будет стадо. Мы в хорошей форме. Пойдем выпьем пива.

— С удовольствием. — Карлос поднялся, беря Машу за руку.

Эрман улыбнулся Марджори. Это была чудесно теплая, дружеская улыбка; она как будто говорила, что Ноэль Эрман и тот человек, кому он улыбался, были равны и в хорошем смысле отличались от остальных людей и разделяли какое-то тайное знание, которое было одновременно и иронически веселым, и немного меланхоличным.