Евгения Марлитт - Дама с рубинами

— Так и думал!.. Так вот в чем закавыка!..

— И не хотели возвращаться в город, не осведомившись о твоем здоровье.

— Благодарю за заботу. Ну, рвет и дергает в левом плече, временами эта музыка мне порядком надоедает.

— Не прислать ли доктора, отец? — заботливо спросил Герберт.

— Нет-с, в эту машину, — старик указал на свою широкую грудь, — еще никогда не попадало никакой аптечной отравы, не стану же я на старости лет портить ею себе кровь. Жена управляющего изрядно отделала меня горчичным спиртом и навязала целую гору ваты; она уверяет, что поможет.

— Да, особенно, если ты в такой холод будешь стоять у открытого окна! — колко произнесла советница, разгоняя муфтой табачный дым, который при закрытом окне был очень заметен. — Я уже знаю — о докторе и заикаться нечего, а ты хотя бы попробовал домашние средства.

— Может быть, чашечку чая из ромашки?

— Нет, липовый цвет с лимоном гораздо лучше. Мне это всегда помогает.

— Брр! — отряхнулся советник. — Лучше уже сразу в ад! Видишь ли, Жучок, как хотят мучить твоего деда! — он обнял стоявшую возле него Маргариту, которая уже давно сняла шляпу и пальто. — Его надо в богадельню, если он действительно станет пить липовый цвет. Не так ли?

Она улыбнулась и прижалась к нему.

— В таких вещах я неопытна, как ребенок, дедушка, и тебе не следует спрашивать меня, но ты позволишь мне остаться. Я буду набивать трубки, читать и рассказывать, пока тебе не захочется спать.

— Ты хочешь остаться, маленькая мышка? — видимо обрадованный, воскликнул дед. — Я был бы очень рад. Но завтра вскрытие завещания, и ты должна присутствовать при этом.

— Я попрошу дядю прислать за мной сани.

— А заботливый дядюшка в точности исполнит это, — с ироническим поклоном произнес ландрат.

— Решено! — воскликнул советник. — Помилуй, Франциска, ты чуть ли не бегом стремишься к двери! Ах да, ты для тех, — он указал по направлению к Принценгофу, — вероятно, нарядилась, и твое платье совсем прокоптится здесь. Я, правда, основательно надымил.

— И какой у тебя табак! — язвительно заметила супруга, сморщив носик и отряхивая свой шлейф.

— Ну, ну, пожалуйста, это прекрасный табак, крепкий табак, только ты в этом ничего не понимаешь. Пожалуйста, не стесняйся, твои маленькие ножки уже не стоят на месте и хотят как можно скорее выбраться на воздух; ты сделала даже больше, чем могла, решившись посетить мою «закоптелую берлогу». Герберт, предложи своей маме руку и доставь ее скорее в сани.

Он галантно отворил дверь, и старушка проскользнула мимо него, засунув обе руки в муфту, и сейчас же исчезла в темноте.

В эту минуту Маргарита наклонилась и подняла с пола камелию, которую Герберт нечаянно уронил, расстегивая шубу. Она молча протянула ему цветок.

— А, его чуть не раздавили, — с сожалением произнес он, поднося цветок к свету лампы, — мне было бы очень жаль! Он так же красив и так же свеж, как та, которая дала мне его. Разве ты не находишь этого, Маргарита?

Она молча отвернулась к окну, в которое бабушка нетерпеливо стучала снаружи. Герберт сунул камелию в карман, как некогда розу, пожал на прощанье руку отцу и вышел.

Завещание было вскрыто и послужило предметом горького разочарования для многих недавно рассчитанных рабочих. Документ был написан очень давно. Несколько лет спустя после своей женитьбы коммерции советник упал с лошади. Врачи не могли скрыть от больного и его родных, что его жизни угрожает опасность, и тогда он написал это завещание; как выяснилось при сегодняшнем вскрытии, оно было очень коротко и немногословно. Единственной наследницей была назначена умершая Фанни; кроме того, было упомянуто, что дело должно быть продано, так как в то время еще не было наследника. Рейнгольд родился только год спустя. Это последнее распоряжение, таким образом, не имело больше законной силы, и единственные наследники — Рейнгольд и Маргарита — вступали в свои права.

Маргарита тотчас же после окончания этого акта вернулась в Дамбах, потому что «была еще нужна дедушке». Рейнгольд сел на свое место, потер холодные руки одну о другую и при этом окинул работающих в конторе служащих строгим, мрачным взглядом. Его лицо нисколько не изменилось. Да и что могло бы сделать завещание и как могло оно хоть сколько-нибудь ограничить его права, которыми он уже завладел! Служащие боязливо косились на этого непреклонного, напоминавшего собой привидение, человека, который теперь вполне законно занимал место бывшего хозяина и от милости и немилости которого они теперь всецело зависели.

Это было в четвертом часу того же самого дня. Ландрат только что вернулся домой, а советница стояла в дверях и торговала у бабы курицу. Тут вошел старик Ленц; он был во всем черном и с боязливой поспешностью подошел к старушке. Его обыкновенно мирное и приветливое лицо было необычайно строго и серьезно и носило признаки сильного внутреннего волнения.

Он осведомился о ландрате. Старушка указала на кабинет, но не спускала с него испытывающего, внимательного взора, пока он не исчез за дверью кабинета. Старик был очевидно расстроен, и какая-то гнетущая тяжесть лежала у него на душе; советница поспешно отпустила торговку и пошла в свою комнату; она слышала, как старик говорил в кабинете; он говорил громко и непрерывно, как бы что-то рассказывая. Старый живописец до сегодняшнего дня оставался для нее отталкивающей личностью; она не могла простить ему, что его дочь Бланка была для нее причиной нескольких бессонных ночей. Зачем он пришел? Может быть, ландрат должен был замолвить за него словечко Рейнгольду, чтобы квартиру оставили за стариком; это нельзя было допустить ни в каком случае.

Она стояла у двери кабинета сына на цыпочках и слушала; слушала до тех пор, пока не отшатнулась, как громом пораженная, и побледнев, как полотно. В следующую минуту она распахнула дверь и очутилась в комнате сына.

— Будете ли вы иметь дерзость, Ленц, повторить в моем присутствии только что сказанное вами? — произнесла она повелительно, но тем не менее явно дрожащим голосом.

— Конечно! — со скромной твердостью проговорил старик, поклонившись вошедшей; — вы услышите мой рассказ, слово в слово. Покойный господин коммерции советник был моим зятем; моя дочь Бланка была его законной женой.

— Милейший, до масленицы еще далеко, приберегите свои неуместные шутки до тех пор! — воскликнула советница с уничтожающей насмешкой и презрительно повернулась к нему спиной.

— Мама, я настоятельно прошу тебя вернуться в свою комнату, — произнес ландрат, предлагая ей руку, чтобы вывести ее из комнаты.

Он также был бледен, и на его лице отражалось глубокое внутреннее волнение; она с неудовольствием отстранила его.