Элизабет Гаскелл - Руфь

Единственным светлым событием этого серенького года Бенсоны были обязаны Салли. Она говорила о себе, что с годами становится несносной ворчуньей, но теперь начала сознавать свою ворчливость, и это благотворно повлияло на атмосферу в доме. Салли была благодарна всем за терпение и больше, чем когда-либо, ценила доброту своих хозяев. Она уже совсем плохо слышала, но в то же время сердилась и досадовала, если ей не рассказывали о событиях и о планах, и всем часто приходилось кричать во все горло, причем о вещах весьма личных. Только Леонарда Салли всегда слышала отлично. Его чистый, как колокольчик, голосок — похожий на голос, некогда бывший у Руфи, пока несчастья не приглушили его, — всегда достигал слуха старой служанки, тогда как никому другому этого не удавалось. Иногда же, однако, слух Салли вдруг «навострился», как она выражалась, и становился восприимчив ко всякому слову и шуму, особенно когда не было надобности в том, чтобы она их слышала. И в таком случае Салли обижалась, если окружающие продолжали говорить с ней громко. Однажды ее досада на то, что ее считали глухой, вызвала даже улыбку на лице Леонарда. Она заметила это и сказала:

— Господь с тобой, деточка! Если это тебя забавляет, так пусть кричат во всю глотку, я и спорить не стану, что не глуха. Выходит, и от глухоты есть польза, если я могу заставить бедного ребенка чуток посмеяться.

Салли привыкла, что она была в доме всеобщей наперсницей, а сама выбрала Леонарда в поверенные своих тайн.

— Вот, посмотри-ка сюда, деточка! — обратилась она к нему, вернувшись с рынка в субботу вечером. — Тут сорок два фунта семь шиллингов и два пенса! Целый монетный двор! Я их разменяла на золото, чтоб не сгорели на пожаре.

— Для чего это, Салли? — спросил он.

— Ага! Вот в этом-то и дело! — ответила она с загадочным видом. — Это деньги мистера Бенсона. Для него я копила. Где он сейчас? В кабинете?

— Да, кажется. Где же ты их прятала?

— Не твое дело!

Салли направилась было к кабинету, но подумала, что обидела своего баловня, отказавшись удовлетворить его любопытство, вернулась и сказала:

— Хочешь, я тебе дам работу? Мне нужно сделать рамку для одной бумаги.

Затем Салли снова направилась к кабинету. Свои соверены она несла перед собой в переднике.

— Вот, мастер Терстан, — сказала она, высыпая их на стол перед изумленным мистером Бенсоном. — Возьмите, это все ваше.

— Мое? Что ты хочешь сказать? — спросил он, совершенно ошеломленный.

Она не услышала его и продолжала:

— Запрячьте их понадежнее, да подальше. Не оставляйте их на виду, чтобы не вводить людей в искушение. Я и за себя не поручусь, если деньги будут валяться на виду. Чего доброго, стащу соверен.

— Но откуда они взялись? — спрашивал он.

— Откуда? — переспросила она. — А откуда берутся деньги? Из банка, разумеется. Я думала, всякий про то знает.

— У меня нет денег в банке! — возразил мистер Бенсон, еще больше озадаченный.

— У вас-то нет, так я и знала. Зато у меня есть. Разве вы забыли, что прибавили мне жалованье? Восемнадцать лет будет на святого Мартина. Вы с мисс Верой хотели на своем настоять, да я-то похитрее вас. То-то и оно! Пошла и положила их в банк. И никогда их не трогала, а если б умерла, то у меня все было слажено, духовная сделана, как водится, у законника. Он теперь точно законник, а раньше, сдается мне, был каторжник. А теперь, думаю, пойду-ка я сниму свои денежки да отдам им. Банк-то не всегда надежен.

— Я с величайшим удовольствием буду хранить их для тебя. Только, знаешь, банк ведь платит проценты.

— Вы что думаете, я не знаю насчет процентов или еще сложных процентов? Я же вам толкую: потратьте их. Деньги ваши — не мои, и всегда были вашими. И не злите меня, не говорите, что они мои.

Мистер Бенсон молча протянул ей руку: говорить он не мог. Салли наклонилась и поцеловала его:

— Эх, Господь с тобой, деточка! Вот первый поцелуй с той поры, как вы были совсем маленьким мальчиком, и как же мне теперь легко на душе! Ну, ни вам, ни мисс Вере нечего со мной об этом толковать. Деньги ваши, и говорить больше не о чем.

Она вернулась в кухню, вытащила свое завещание и объяснила Леонарду, какую надо сделать на него рамку. Мальчик стал уже неплохим столяром, и у него был целый ящик с инструментами, подаренный ему несколько лет назад мистером Брэдшоу.

— Жаль погубить такую славную бумагу, — сказала Салли. — Хоть сама-то я ее прочитать не смогу. Разве ты мне поможешь, Леонард.

Она слушала, приоткрывая рот от удовольствия при каждом длинном слове.

Рамка была сделана, и завещание теперь висело напротив ее кровати. Об этом не знал никто, кроме Леонарда, который так часто ей перечитывал его вслух, что Салли наконец заучила все, кроме слова «наследодательница», вместо которого у нее выходило «наследства дательница». Мистер Бенсон был так тронут ее подарком — всем ее состоянием, — что не мог его отвергнуть. Но он решил беречь его у себя, пока не найдет верного вложения этой небольшой суммы. Необходимость экономить огорчала его меньше, чем женщин. Он видел, что мясо за обедом стало появляться не каждый день, но сам предпочитал ему пудинги и овощи и потому только радовался такой перемене. Он также замечал, что по вечерам собираются теперь на кухне. Однако кухня с тщательно отчищенным буфетом, блистающими кастрюлями и выбеленным очагом, в которой теплота шла словно от самих досок пола и оживляла даже дальние уголки, казалась уютной и восхитительной гостиной. А кроме того, мистеру Бенсону казалось правильным, что старушка Салли разделит компанию тех, с кем она прожила в любви и согласии столько лет. Мистеру Бенсону даже хотелось почаще оставлять свое кабинетное уединение и сходиться с обществом в кухне, где Салли, восседая в качестве хозяйки у камина, вязала при его свете, мисс Бенсон и Руфь, поставив между собой одну свечу, шили, а Леонард занимал весь стол своими книгами и грифельной доской. Учение его не утомляло и не угнетало: только уроки и позволяли ему развлечься. Пока что мать еще могла учить его, хотя в некоторых случаях это было ей не под силу. Мистер Бенсон это видел, но воздерживался от предложения своих услуг, надеясь, что, прежде чем его помощь станет необходимой, Руфь найдет какую-нибудь работу, кроме случайного шитья.

Иногда их навещал мистер Фарквар, и, когда он сообщил о своей помолвке с Джемаймой, Бенсонам показалось, будто они заглянули в мир, из которого были изгнаны. Им — по крайней мере, Руфи и мисс Бенсон — очень хотелось узнать побольше подробностей об этой помолвке. Сидя над шитьем, Руфь воображала себе, как произошло объяснение влюбленных. Когда она располагала в определенном порядке события, случившиеся в столь знакомой обстановке и со столь знакомыми людьми, то обнаруживала некое несоответствие и снова пыталась нарисовать картину, как мистер Фарквар признается в любви Джемайме, а она, вспыхнув, принимает предложение.