Тереза Ревэй - Лейла. По ту сторону Босфора

В надежде успеть на пароход, который ходил вверх по Золотому Рогу, юноша спустился на пристань. Из-за перебоев с углем расписание как таковое перестало существовать и не было известно, когда судно отчалит. К счастью, Орхан прибежал как раз к отплытию.

Юноша занял место на палубе и, облокотившись о перила, смотрел на воду, как вдруг услышал крики и шум женских голосов. Орхан не мог видеть, в чем там дело, так как для женщин была отведена особая часть на судне. Однако какой-то служащий, совершенно взбешенный, объяснил, что христианки с билетами второго класса отказывались оставаться на палубе и силой пытались проникнуть в каюту первого класса и выгнать оттуда турчанок, заявляя, что находятся под защитой полиции союзников. «Они готовы были перейти в рукопашную, можете себе представить?» — сокрушался матрос.

После подписания перемирия в обществе Стамбула росло социальное напряжение. Поговаривали, будто неверные срывают на улице фески с мужчин и вуали с женщин. Очевидно, жители Пера ликовали. Репутация оккупантов тоже была здорово подмочена. Французско-сенегальские войска вели себя оскорбительно по отношению к туркам. Некоторые женщины-мусульманки теперь отказывались выходить из дому.

Пароход лег на курс, хрупкое суденышко пыталось лавировать меж стальных военных монстров, стоящих на рейде и пестрящих флагами в честь французского генерала. Палуба парохода порой оказывалась в десятке метров от пушек военных кораблей. Наконец пароход вырвался из лабиринта военных кораблей и Орхан полной грудью вдохнул влажный и тяжелый соленый воздух. Юноша запахнул полы пальто. Не хватало еще простыть.

Примерно через час Орхан добрался до Эюпа, бывшей деревни, а теперь района Стамбула. Начался снегопад. Рыбацкие суда, каики, свернутые канаты на пристани припорошило белым. Эюп был мусульманским кварталом, приткнувшимся в верхней части Золотого Рога. Здесь была могила и место поклонения Абу Аюба аль-Ансари, сподвижника Пророка. Атмосфера этого священного места оставалась нетронутой, и союзники здесь даже не показывались.

Молочный туман съедал все краски и звуки. Выделялись лишь зеленые таблички с золотыми надписями, венчающие фонтаны. Завернув за угол одной из улочек, Орхан вдохнул сладковатый запах горящих кипарисовых дров. Рядом с какой-то лачугой собралась толпа. Во время войны на Балканах через Стамбул прошли бесчисленные колонны беженцев, волочившие жалкие повозки, запряженные тощими буйволами. Люди временно располагались в мечетях, брошенных домах, хлевах. Всю зиму они спали на рыболовных судах, на которых смогли сбежать из прибрежных селений Мраморного моря. Тогда они с Лейлой и потеряли родителей. Орхан постоянно был рядом с сестрой, когда та как участник благотворительной организации помогала несчастным. Юноша никогда не забудет несчастные и безропотные взгляды женщин и детей.

Студент без колебаний направился по лабиринту переулков в кафе, где его ждали друзья. Маленькая площадь была безлюдна, но все же Орхан осмотрелся, убеждаясь, что за ним нет слежки, и только потом толкнул дверь. Соблюдая этикет, он почтительно поклонился, приветствуя посетителей.

Развалившись перед наргиле на покрытом ситцем диване, за вошедшим наблюдали друзья в каракулевых шапках, по-модному сдвинутых набок. Дорогие лица после зрелища французского военного парада и Босфора, забитого кораблями Антанты… На Орхана нахлынули эмоции.

Долгое время молодые люди молчали, просто радуясь встрече. Ничто их не торопило. Один из них вдыхал ароматный дым наргиле. Орхан выпил глоток воды, пригубил кофе.

— И что? Это было столь же ужасно, как ты себе представлял? — наконец спросил Селаль.

— Хуже.

— Как это?

— Франше д’Эспере был на белом коне.

Собравшиеся побледнели.

— Мне никогда не нравились французы, — возмутился Селаль с потемневшими от гнева глазами.

— Все европейцы друг друга стоят, — проворчал Орхан. — Они все шушукаются за нашей спиной, чтобы проглотить нас.

— Кажется, у вас живет французский офицер, — сказал кто-то из друзей.

— Капитан второго ранга Луи Гардель, — уточнил юноша, шаря по карманам в поисках янтарного мундштука. — Бедняга, впрочем, совсем не злой.

— Откуда ты знаешь? — продолжил парень, с интересом наблюдая за тем, как Орхан нырнул рукой за подкладку пальто.

— Он витает в облаках. Несколько вечеров подряд я за ним следил. Ему нравится якшаться со всяким сбродом. Он всегда ходит в один и тот же ресторан, садится за столик и не сводит глаз с одной «карашо» [28] Искаженное русское «хорошо», так турки называли русских девушек. .

— Красивая? — сразу же поинтересовался Селаль.

Друзья совершенно не воспринимали этих строптивых русских.

— Потрясающая! Похоже, они лишь обмениваются взглядами. Вам бы понравилась. Даже тебе… Такому привередливому, как ты, Казим, — пошутил Орхан, поддразнивая приятеля.

Юноша в поношенном сюртуке улыбнулся.

— Я не привередлив, мой дорогой друг, но я не понимаю, почему вы считаете этих светловолосых дылд такими соблазнительными.

— По крайней мере, на этих девочек можно смотреть! Их можно даже пощупать… — воскликнул Селаль. — Мысль о том, что я увижу лицо своей жены лишь в день свадьбы, ужасает. Я не доверяю ни вкусу матери, ни вкусу свахи. Эта старая моль всегда меня ненавидела.

— Главное — иметь любящую жену и преданную детям мать, — поправил его нравоучительным тоном Казим.

— Вам не стыдно говорить о девушках, когда есть более важные вещи? — хрипло прошипел еще один юноша и надрывно закашлялся.

У него на щеке было родимое пятно, которое, по его мнению, по форме напоминало Анатолию. Правда, он был единственным, кому так казалось, но друзья не перечили, чтобы его не расстраивать.

— Гюркан, если тебе настолько плохо, лучше положи это, — заметил Орхан, указывая на наргиле. — Это очень вредно при твоей болезни.

— Отчего я действительно болен, так это, пожалуй, от присутствия иностранцев, которые только то и делают, что оскорбляют нас, — проворчал обладатель родинки. — Один из этих клоунов заявил мне, что турки ничего не смыслят в мире сделок: нам не хватает принципиальности, у нас нет чувства ответственности, и мы не способны принимать решения… Короче, беспечная натура приговаривает турок к жалкому прозябанию. Это невыносимо! Смотрите, меня успокаивает только это, — заключил он, вынимая из кармана револьвер.

Некоторое время все пребывали в ступоре. Трое товарищей ошеломленно рассматривали оружие.

— Что это? — прошептал Казим.

— А ты как думаешь? Немецкий «люгер», — с гордостью ответил Гюркан.

— Ты же знаешь, что нам запрещено носить оружие, — испуганно воскликнул Селаль. — Ты крайне рискуешь. Может дойти даже до расстрела.