Тереза Ревэй - Лейла. По ту сторону Босфора

Мы приговорены мирно ждать, пока они соизволят наложить на нас наказание. Несколько дней назад прибыли немцы. Они находятся под строжайшим наблюдением и жалуются, что с ними обращаются, как с животными на ярмарке. Австрийцев ожидают в середине мая. Когда в июне приедут представители Его Величества падишаха, я заверю свое официальное участие в делегации.

Это письмо передаст тебе мой французский друг, направляющийся в Стамбул. Я опасаюсь цензуры, как чумы.

А как ты, моя прекрасная и милая супруга? Как дети? Спасибо тебе за последние новости, но ты не слишком многословна. Храню вас в своем сердце и молюсь за вас. Надеюсь, что Ахмет слушает тебя, несмотря на то что я от вас далеко.

Что касается тебя, знаю, что ты в безопасности наших стен, и меня это успокаивает. Знаю твое чувство меры и рассчитываю на твою мудрость. Держись подальше от социальных волнений. Скучаю по тебе… Должен ли сказать об этом больше? Целую твои руки, губы.

Да хранит вас всех Милосердный Аллах и покрывает своим благословением в такое мрачное и тревожное время.

Твой преданный супруг

Лейла сложила письмо Селима, которое только что получила, но которое, судя по дате, было написано несколькими неделями ранее. Посланник задержался. Она задавалась вопросом, почему он так плохо ее знает. «Не будь несправедливой», — шепнул внутренний голос. События сменяют друг друга слишком быстро. Совсем недавно она была скромной и послушной супругой, с неопределенными желаниями и устремлениями. Но за последние месяцы все изменилось. Она предчувствовала эти изменения, а долгое отсутствие Селима им способствовало. Жизнь привела ее на распутье, и, следуя своей интуиции, Лейла направилась по самой обрывистой тропинке.

Женщина взяла перо. На приеме у кузины Зейнеп-ханым ей настойчиво предлагали вести колонку хроники в газете, и Лейла раздумывала недолго. Недостойно молчать, когда есть возможность говорить во весь голос. На протяжении нескольких недель она писала, последовательно и логично излагая свои мысли, желая быть понятной для своих читателей. Теперь Лейла открывала в себе таланты и возможности, что вызывало в душе волнение и возбуждение.

У нее был красивый почерк, результат занятий по каллиграфии. Она принадлежала к группе образованных мусульманских женщин, которые не боялись пользоваться своей образованностью. «Турецкая женщина должна забыть о своей скромности и, словно птица, броситься в небо», — часто повторяла Лейла, подбадривая себя. Однако никто в семье, за исключением Орхана, не был в курсе ее деятельности. Подпись под статьями «Лейла-ханым» могла принадлежать любой из тысяч жительниц Стамбула с таким же именем, как у нее. Ведь у турчанок не было фамилий, что, в сущности, являлось признаком отсутствия индивидуальности. Возможно, это будет новая тема статьи? «Нужно обсудить с Хансом», — улыбаясь, подумала она.

Когда Лейла узнала, что Орхан выдал ее секрет, показав газету археологу, женщина обиделась на брата. «Но я горжусь тобой!» — воскликнул юноша. И тогда она обнаружила, что очень полезно сравнивать свои размышления с мыслями образованного человека. С Селимом у нее не было интеллектуального родства. Она принадлежала к тому поколению женщин, которые познали ценность логики и рассуждения. В двадцать пять лет Лейла ощущала себя разрываемой между двумя мировыми концепциями. «Должны ли женщины соблюдать традиции Востока, чтобы быть счастливыми?» — спрашивала она себя. Ханс указывал на ее противоречия, втягивал в споры, но соглашался снова и снова возвращаться к тому или иному вопросу, когда Лейла удивляла его удачными ответами. И однажды она поняла, что во время дискуссий он абсолютно забывает, какого она пола. Это стало для нее настоящим откровением.

Лейла закончила статью, подошла к окну. В саду она заметила Розу Гардель, которая, выставив ладонь козырьком, чтобы защитить глаза от солнца, внимательно наблюдала за крылом гаремлика. Лейлу надежно скрывала решетка, но женщина резко отпрянула, почувствовав, как заколотилось сердце. Али Ага рассказывал о странном поведении мадам Гардель. Француженка часто заходила в кухню и иногда делала вид, что забыла обратную дорогу. Что искала эта женщина? Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы она всюду совала нос.

Как и боялась Лейла, болезнь Ханса затягивалась. Лихорадка не отступала. Иногда мужчина смотрел с таким отчаянием, что ей приходилось утешать его, суля скорое выздоровление. Для мужчины, привыкшего к активному образу жизни, было неимоверным мучением оказаться взаперти в маленькой темной комнате. Но разрешить ему выйти в сад означало подвергнуть всех и вся риску. Об этом даже речи быть не могло. Судя по информации, полученной от Рахми-бея, дяди Гюркана, имя Ханса Кестнера не сходило с языков британских агентов. Лейле порой казалось, что вокруг них сжимаются тиски.

Наконец зацвели иудины деревья, укрывая сады и пригорки розовым. Стоило подумать о переезде в йали на побережье Босфора. К несчастью, в этом году все усложнялось. Ахмету недавно исполнилось восемь. На войне погибло много людей, в том числе хорошие преподаватели, но Лейла не хотела лишать мальчика школьных учителей. И потом, нельзя было оставлять французов одних в конаке. Али Ага и молодые служанки будут вынуждены жить в городе. Некоторые девушки слезно умоляли не оставлять их во власти капризов неверных. Но вершиной бедствий было далеко не блестящее финансовое положение. Свекрови пришлось продать несколько драгоценностей по бросовой цене.

Вздохнув, Лейла поправила вуаль и зашагала по маленькой лестнице, ведущей в комнату Ханса. Они не виделась три дня. С тех пор как Кестнеру стало лучше, женщина заставляла себя держать дистанцию. Зоркий взгляд Фериде следил за ней, что крайне раздражало, ведь она ничего плохого не делала. И все же как отрицать, что ее охватывало волнение при каждом визите к Хансу?

— Что вы делаете? — воскликнула она, открыв дверь.

Посреди комнаты, шатаясь, стоял Кестнер. Она подхватила его и помогла сесть. Он дрожал от слабости.

— Лейла-ханым, вы определенно мой ангел-хранитель.

— Вас же просили не упражняться в одиночку, — отчитала она его. — Вы в самом деле упрямы!

Он с обезоруживающей улыбкой пожал плечами.

— Я схожу с ума. Мне нужно отсюда выйти.

Голубая рубашка подчеркивала сияние его глаз. Старые штаны Орхана были для него слишком коротки.

— Наступила весна, я через стены улавливаю ее ароматы, — продолжил он, повернувшись к окну. — Мир движется вперед, а я стою на месте.

В изрезанном оконной решеткой свете Лейла разглядела отражение страсти на его лице.

Но его тело отказывалось петь с ним в унисон. Забавно, но Лейла подумала, что сейчас он похож на турецких женщин, которых против воли удерживают в гаремликах. Ханс очень исхудал, но все равно был слишком большим для этой маленькой комнаты. Его присутствие здесь было ошибкой, неверным жизненным шагом. Он, человек бескрайних просторов, стал пленником женской части дома.