Анна-Леена Хяркёнен - Аквариумная любовь

— Довольно необычно, — сказал Йоуни.

— Угу, — промычала я, стараясь изобразить воодушевление.

Однажды я была на экскурсии в художественном музее Прадо, и когда осмотр подошел к концу, я выбежала на лестницу и разрыдалась. Я так ждала, что эти картины «произведут на меня впечатление», но, как я ни старалась, ни одна из них меня не тронула.

Взять хотя бы того же Боттичелли — народ на него так и ломился. И ведь было бы на что смотреть: пухлые ангелочки, мерзкие перекормленные детишки с крылышками. Мне аж дурно стало. А когда я представила себе, какой вокруг этих младенцев стоит запашок, меня вообще чуть не вырвало. Сложно представить себе что-нибудь более отвратительное, чем такой вот жирный херувимчик.

Йоуни поводил пальцем по моей шее.

— Давай потом зайдем куда-нибудь, купим хорошего вина, — предложил он.

Мы взяли три бутылки белого вина, а потом пошли на рынок и накупили всякой вкуснятины. Затем зашли в библиотеку, набрали там целый пакет книжек и газет и отправились к Йоуни.

Все было на удивление легко и просто.

Выпив полторы бутылки вина, мы валялись на матрасе. Йоуни пытался заплести мои волосы в косу.

— Какое у тебя было детство? — спросила я.

— Ну вот, опять ты со своими вопросами… — заныл Йоуни. — Детство… Такое избитое слово. Ладно, допустим, у меня было не самое счастливое детство. И давай закончим на этом.

Он продолжал теребить мои волосы.

— И в чем это выражалось? — не отставала я.

— Меня домогались сразу оба родителя. Отец заставлял трахать его в уши, когда мы ходили в сауну, а мама по воскресеньям просила засунуть палец ей в задницу. И когда я выходил на улицу, все дети кричали: «Смотрите, мазер-факер идет!»

— Ха-ха-ха, — засмеялась я.

— Ну а у тебя оно какое было?

— Да обычное.

— Ага. Воскресная школа, значит, все дела?

— Нет. Я была политически грамотным ребенком. Отец записал меня в молодежный союз центристов «Молодые побеги». Это был просто кошмар. Мы день и ночь репетировали какой-то идиотский танец к очередному юбилею партии. Идея заключалась в том, чтобы мы вместе с «молодыми побегами» всей Финляндии выстроились на стадионе в Хельсинки в виде огромного четырехлистника клевера. Вот мы и маршировали ночи напролет в маленькой комнатушке нашего клуба, выстраивая этот хренов четырехлистник. За две недели до праздника я не выдержала и сбежала. Подвела своих товарищей. Все мосты были сожжены. О возращении не могло быть и речи.

Йоуни улыбался и медленно расплетал мою косу.

— Почему у тебя полгода никого не было? — спросила я.

Он хмыкнул.

— Мой так называемый брак распался полгода тому назад. Я жил пару лет с одной девушкой. Мы с ней постоянно ругались, практически все время, разве что на сон перерыв делали. Но почему-то надеялись, что из этого еще может что-то выйти. Однажды она пришла домой и заявила, что у нее уже полгода есть любовник. А я ничего не замечал, и она сказала, что это на меня похоже, потому что я, видите ли, вообще никогда ничего в ее жизни не замечаю. А мне на это и ответить было нечего.

Он снова хмыкнул.

— А потом я вдруг почувствовал, что нас больше ничего не связывает. Знаешь, это так ужасно, когда вы два года прожили вместе, а потом вдруг раз — и ничего. Позже она уверяла, что все еще любит меня и что сама не знает, что на нее нашло, а я сказал, что со всеми бывает. Она вынесла из квартиры всю мебель, и я никак не могу купить себе новую. Впрочем, мне хватает рояля. Всегда мечтал о комнате, где стоял бы один только черный рояль.

Я промолчала. Йоуни тяжело вздохнул.

— После всего этого мне как-то не очень хотелось снова впутываться в новые отношения с женщинами.

Я понимающе кивнула головой. Он еще и не подозревал, что скоро ему придется отыскивать во мне женщину.

День клонился к вечеру.

Круглые фонари в парке за окном наполнились оранжевым светом. Они стали похожи на огромные апельсины. Я сидела с бокалом вина на подоконнике и смотрела на улицу.

Йоуни лежал на матрасе, заложив руки за голову, и смотрел на меня.

— Ты очень красивая, — сказал он.

— Ты тоже, — ответила я.

— Мужчинам этого не говорят.

— Почему?

Он подошел ко мне и обнял меня так нежно, как еще никто никогда не обнимал. Даже слезы навернулись на глаза. Он поднял меня на руки, и я обвила его ногами, повиснув на нем, как медвежонок-коала.

Он отнес меня в кухню и усадил на стол. Потом поднял со стула шерстяной свитер и подложил его под меня.

Никто еще не делал этого со мной на столе. Я только в книгах о таком читала. Я попыталась расслабиться и закрыла глаза. «Вот что значит люди без комплексов, — думала я. — Круто! Интересно, как это выглядит со стороны. Видела бы меня сейчас моя мама…»

Я представила себе, как задрожало бы ее круглое лицо, как вылезают из орбит глубоко посаженные глаза, а рот искажается в беззвучном крике.

Взглянув на Йоуни, я постаралась выкинуть из головы возникшую картинку. Стол под нами скрипел. Я ухватилась за край обеими руками.

Наконец Йоуни остановился и, тяжело дыша, сказал:

— Я не могу кончить. Прости. Никак не получается.

— Ничего страшного, — прошептала я. — Кто сказал, что ты непременно должен кончить?

Он немного помолчал, потом коснулся губами моей шеи.

— Не должен, но я хотел, чтобы тебе тоже было хорошо… Никак не могу расслабиться. Можем продолжить позже, или, хочешь, я что-нибудь другое придумаю…

— О, Йоуни…

Я гладила его по затылку, волосы там были совсем короткие.

— Не нужно ничего придумывать.

— Я просто хочу доставить тебе удовольствие.

— Но мне и так хорошо!

— Все-таки сложно угодить человеку, которого совсем не знаешь…

— Да уж.

Этажом ниже раздавались возбужденные крики, но слов было не разобрать. Свет уличных фонарей наполнял комнату.

— Где ты родилась? — спросил Йоуни.

— На севере, в местечке под названием Лохтая.

— А братья или сестры у тебя есть?

— Младший брат.

— Понятно.

Мои родители жили в Лохтае еще до нашего с братом рождения. А потом мы переехали в Кокколу, но мама всегда гордилась тем, что мы из Лохтаи. «Помните, ваши корни в Лохтае, — твердила она каждую минуту. — Запомните это хорошенько! У вас есть корни!» Мы отчаянно кивали головами, как две маленькие беспомощные былинки.

— Чем занимаются твои родители? — спросил Йоуни.

— Мама торгует сыром, отец — слесарь.

— Вот теперь я знаю о тебе все самое необходимое.

— Ничего ты обо мне не знаешь, — ответила я.

Йоуни положил голову мне на плечо.

— Открыть тебе один маленький секрет? — спросила я.

— Ну?

— Я терпеть не могу выставки.

Йоуни уставился на меня.

— Знаешь, я тоже.

— Какого черта тогда мы сегодня туда ходили?