Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка

Маргарита очень потрудилась над моей прической, уложив густые золотистые волосы наподобие пышной короны; я выбрала для предстоящего испытания узкое платье из черной тафты, края лифа которого и манжеты были расшиты серебром. Мне не хотелось появляться в совершенно черном наряде, как кающаяся грешница, и поэтому пошла на отступление от строгих рамок, которые предписывал траур. Немного серебра не повредит. Из украшений на мне был только аграф, которым застегивалось декольте у своей нижней точки. Да еще обручальное кольцо с изумрудом.

Оборачиваясь к Маргарите, я спросила:

— Может быть, мне действительно лучше не идти?

— Идите! Только не являйтесь самая первая. Придите туда с опозданием.

— Они сочтут это вызовом.

— Кто знает! Может, они вовсе не ожидают увидеть вас.

Я оглянулась, увидела Филиппа, который возился на полу и потрясал погремушками, и вдруг решительно взяла его на руки. Он оказался неожиданно легким для своих двух лет.

— Знаешь что, Маргарита?

— Что?

— Я пойду туда с Филиппом. Он защитит меня.

Посмотрев на мальчика, я спросила:

— Правда, мой маленький, ты меня защитишь, как настоящий мужчина?

— Да! — ответил он без всяких колебаний.

— Ну, вот и славно. Тебе пора уже сидеть за взрослым столом. Мама о тебе позаботится.

Маргарита занялась малышом: причесала его, умыла, переодела. Он был очень мил в белой рубашечке, в крошечных башмачках на ножках, — мил, как ангелочек. Я взяла его на руки, еще раз прижалась губами к его пухленькой щечке, вдохнула молочный запах детской кожи и все это словно придало мне мужества. В чем дело, в конце концов? Филипп — будущий герцог дю Шатлэ, наследник, и я родила его! Я имею все права быть в этом доме!

— Мы идем, — сказала я решительно.

Впервые за долгое время я оказалась в белой столовой — святая святых этого поместья, и меня вновь поразила торжественность и пышность ее белоснежного убранства. Все здесь сияло белизной: белая лепка стен и потолка, фарфоровая отделка пилястров, белый шелк, которым были затянуты промежутки между зеркалами. Контрастом были лишь люди, сидевшие за длинным белоснежным столом, все, как один, одетые в черное.

Я тоже была в черном. Держа на руках Филиппа, прижимая к себе его головку, я остановилась, не доходя двух шагов до стола, и все взоры обратились ко мне. Закуски и салаты мы уже пропустили; мы явились к основному блюду, и такое опоздание, я была уверена, нам не простят.

Бегло оглядев стол, я заметила, что на месте по правую руку от Александра, — месте, полагавшемся мне по праву как герцогине, — сидит Анна Элоиза. Невозможно описать, как она смотрела на меня. Ее бесцветные глаза, казалось, метали молнии, старческая рука машинально искала трость, словно старуха хотела подняться, потом, наконец, нашла, и ее тощие пальцы обхватили набалдашник.

— Что это значит? — выговорила она голосом, в котором клокотало негодование.

Поль Алэн встал, громыхнув стулом. Лишь только Александр и отец Ансельм остались неподвижны: первый молча смотрел на меня через плечо, второй, продолжая есть, воскликнул:

— Полно, дети мои! Я первый готов высказать радость по поводу того, что супруги помирились.

— По-ми-ри-лись? — по слогам выговорила Анна Элоиза таким тоном, словно речь шла о чем-то необычайно гнусном. — Так что же это значит, я вас спрашиваю, сударь?!

Филипп беспокойно заерзал, встревоженный таким приемом. Потом заметил отца и, протянув к нему ручонки, вскричал, вне себя от радости:

— Па-па-па!

Ни на минуту не теряя самообладания, я подошла совсем близко, и меня не удивило бы, если бы от меня отшатнулись, как от чумной. Взглянув на Александра, я резко спросила:

— Как же это случилось, сударь, что вы не предупредили своих родственников о том, что я снова буду жить здесь?

Взгляд Поля Алэна жег мне затылок. С уст Анны Элоизы сорвался просто-таки стон агонии.

— Вы слышите? — спросила я, обращаясь к герцогу. — Ваша бабушка уже так стара, что вполне может умереть от неожиданности. Зачем вам понадобилось устраивать ей сюрпризы?

— Я просил вас остаться у себя, — раздраженно бросил он.

— А я пришла. Но, честное слово, если бы я знала, что все обитатели Белых Лип находятся в неведении о моем возвращении, я осталась бы в своих покоях.

— Своих покоях! — повторила Анна Элоиза. — Вы только послушайте!

Служанка помогла ей, поддержала под руку, и старуха поднялась и стояла теперь передо мной, сжимая в руке трость. В упор глядя на нее, я холодно произнесла:

— Не стоило так беспокоиться, сударыня. Я не собираюсь сгонять вас с этого места. Так что можете сидеть здесь и дальше.

— Черт возьми! — раздался голос Поля Алэна. — Все это слишком далеко заходит! Александр, почему ты молчишь?

Я оглянулась на мужа. Его лицо просто почернело в этот миг. Происходящее, разумеется, удовольствия ему не доставляло. Он поднялся, ударив костяшками пальцев по столу.

— Господа, — произнес он, обращаясь к Полю Алэну и священнику. — Мадам, — повернулся он к Анне Элоизе. — Возможно, я допустил ошибку, когда не известил вас заранее. Я собирался сделать это после ужина. Но коль скоро все уже известно, я скажу: моя жена вернулась жить в мой дом. Это может кому-то не нравиться, но это так.

— Что же тебя заставило? — спросил Поль Алэн, с презрением глядя на меня.

— Я объясню это позже.

Смакуя вино, отец Ансельм добродушно заметил:

— Вам всем, дети мои, следует быть добрее друг к другу. Что значат эти гневные лица? Простите и забудьте все обиды, и жизнь станет гораздо приятнее!

Александр сел, весьма раздраженным движением налил себе вина. Поль Алэн, быстро поклонившись своей бабке, вышел. Наступило молчание. Я не сомневалась, что самое главное еще далеко не кончилось, но сделала шаг к свободному месту, чтобы сесть. Филипп был не такой легонький, как мне казалось раньше, к тому же он все время ерзал у меня на руках, тянулся то к отцу, то к пирожным, которые видел на столе.

— Зачем вы привели ребенка? — отрывисто спросил Александр мрачно глядя на меня. — Чтобы замаскироваться под мадонну?

— О нет, — сказала я равнодушно. — Просто мне хотелось иметь хоть одно доброе сердечко рядом с собой.

— Садитесь, наконец, куда-нибудь, — бросил он раздраженно.

Раздался скрипучий старческий голос:

— Постойте.

Я замерла. Потом, обернувшись, посмотрела на Анну Элоизу. Нервный тик заставлял дергаться ее левое веко, и вообще она выглядела как перед обмороком. Похоже, впервые хладнокровие изменяло ей.

— Александр, я требую, чтобы эта недостойная особа была немедленно удалена из-за стола.

Наступило молчание. Александр, казалось, обдумывал ее слова и продолжал резать мясо. Потом, подняв голову, произнес: