Виктория Токарева - Я есть, Ты есть, Он есть

Скалился. И тогда все в ней куда-то проваливалось, как в скоростном лифте.

А вокруг сидели люди. Работала буфетчица. Никто ничего не замечал. Никто ни о чем не догадывался. А если бы и догадались... Люди равнодушны к чужой смерти и чужой любви. Известие о гибели Андрея обжигало.

Каждый вскрикивал: "А-а-а..." Но уже через полчаса переключался на другое. Невозможно соболезновать долго.

Если бы сейчас обнаружилась их связь с Елисеевым, реакция была бы ожоговой: "Так скоро? - вскрикнули бы все. - Уже?.." И каждый вздохнул бы про себя: "Вот она, великая любовь..." А потом пошли бы в туалет пописать. И уже, надевая трусы, забыли бы о чужой страсти.

Люди равнодушны, как природа.

***

Съемка шла в доме-музее, где действительно сто лет назад проживала семья декабриста. Стояла их мебель. На стенах висели миниатюры. В книжном шкафу стояли их книги. Было понятно, о чем они думали. Царь не хотел унизить ссыльного. Он хотел его отодвинуть с глаз долой.

Ленин в Шушенском тоже жил неплохо, питался бараниной. Наденька и ее мамаша создавали семейный уют, условия для умственной работы. Николай II поступал так же, как его дед. А то, что придумали последующие правители Ленин, Сталин и Гитлер, - могло родиться только в криминальных мозгах.

Елисеев работал, щелкал беспрестанно тридцать, сорок кадров на одном и том же плане. Он знал, что лицо не стоит. Меняет выражение каждую секунду. И жизнь тоже не стоит. И меняется каждую секунду.

Княгиня Волконская была одета и причесана. Лена накладывала тон на юное личико. Именно личико, а не лицо. В нем чего-то не хватало. Наполненности. Как хрустальная рюмка без вина.

"Интересно, - подумала вдруг Лена, - а у княгини с Волконским было так же, как у нас с Елисеевым? Или тогда это было не принято? Тогда женщина ложилась с мужчиной, чтобы зачать дитя. И это все. О Боже, о чем я думаю? пугалась Лена. - Совсем с ума сошла. Русские аристократы верили в Бога. И вера диктовала их поступки. И весь рисунок жизни. В этом дело..."

Начались съемки. Героиня произносила слова и двигалась с большим достоинством. Грудь у нее была высокая, мраморная. Лицо тоже мраморное. Ничего не выражало, кроме юности. Все есть: глаза, нос, рот. Но чего-то нет, и никаким гримом это не нарисуешь.

Подошла режиссер Нора Бабаян, сказала упавшим голосом:

- Пэтэушница с фабрики "Красная Роза".

"Ее бы Елисею в руки на пару часов", - подумала Лена. А вслух сказала:

- Все на месте.

- Да? - с надеждой прислушалась Нора.

- На сто процентов, - убежденно соврала Лена. - Даже на сто один.

Другой ответ был бы подлостью. Нельзя бить по ногам, когда уже ничего невозможно изменить. Нельзя бить по ногам, потому что надо продолжать путь. Идти. И дойти.

Приблизился Елисеев и наставил свой "Никон". Притулился.

Комнаты в доме переходили одна в другую. Кажется, это называется анфилада. Сквозняк гулял по ногам. Лена озябла и сморщилась. Так, сморщившись, смотрела в объектив. Ей не хотелось быть красивой, не хотелось нравиться. Какая есть, такая и есть.

Елисеев щелкал, щелкал, как строчил из пулемета. А она принимала в себя его пули, и опрокидывалась, и умирала - какая есть. При этом сидела прямо и смотрела на Елисеева. И не могла насмотреться.

"Фу, черт, - подумала, когда он отошел. - Неужели влюбилась? Этого только не хватало". Но именно этого только и не хватало. Не хватало. Этого. Только. Слишком долго стояло в ней отсутствие жизни. Отсутствие всего.

Вакуум.

И при этом она любила Андрея. Он не был мертвый.

Он был НЕ ЗДЕСЬ. Но он был. И было место возле него на кладбище. С Андреем у нее - вечность. А с Елисеевым - все земное, живое и временное.

Съемки окончились в десять вечера.

Подошел автобус, чтобы отвезти группу в гостиницу.

Стоял автобус для группы и черная "Волга" для режиссера.

- Садись в машину, - предложила Нора.

Лена машинально опустилась на заднее сиденье. Рядом с ней сел оператор Володя. Впереди - Нора. Машина тронулась.

Лена успела увидеть, как Елисеев, обвешанный своей техникой, влезал в автобус.

- У меня здесь мать живет, - сказала Нора. - Давайте заедем.

Мать Норы жила в старинном деревянном доме с резными наличниками. Сюда во время войны расквартировали эвакуированных артистов. Потом война закончилась.

Все вернулись в Москву, а мама осталась. Были какие-то причины. Не политические, а личные. Тогда ведь тоже любили, несмотря на войну и сталинскую подозрительность.

Лена сидела в теплом деревянном доме среди старинных вещей, ела горячий борщ. Нора рассказывала о своей недавней поездке в Германию. Ее встретил представитель фирмы - пьяный вдребезги. И Нора сама вела его "мерседес", в который села первый раз в жизни. И пробка была двенадцать километров.

- А что, немцы тоже пьют? - удивилась мама.

- А что они, не люди? - обиделся Володя.

- А если бы не ты вела, кто бы вел? - спросила Лена.

- Этот пьяный. Кто же еще...

- Но это опасно, - заключила мама.

- Здрасьте. А я о чем говорю...

У Норы было потрясающее качество, доставшееся ей от отца-армянина: она умела найти выход из любой ситуации. При этом действовала мягко, тактично, незаметно.

Мама Норы смотрела в рот своей дочери и шевелила губами, пытаясь повторять за ней ее слова. Она ее обожала. Нора любила свою маму, но жили они врозь, виделись редко. Нора отвыкла. А мама - нет. Не отвыкла.

Лена поела горячего. Оттаяла. И прошлая жизнь потекла в нее. Похороны Андрея... Какой холодный у него был лоб, когда они прощались. Холодный и жесткий. Как курица из заморозки. Это - уже не Андрей. Лена наклонилась к его лицу, совсем низко, стала говорить слова.

Она ласкала его, как ребенка. Говорила, говорила, гладила, целовала руки. А те, кто стоял рядом, не понимали, оттаскивали, мешали. И она сказала: "Отстаньте от меня".

И только верная подруга Нора все поняла. Она поняла, что это не истерика, а нормальное прощание. Нора сказала негромко: "Отстаньте от нее".

Нос у Андрея высох, как и все тело. Проступали хрящи.

Пришедшие проститься смотрели с затаенным ужасом: во что болезнь превратила человека. Молодого мужчину. Никто не смог сказать нормальную речь. Говорили какую-то ерунду типа: "От нас ушел художник и порядочный человек" - и так далее. Хотя действительно ушел. Действительно от нас. Действительно художник и порядочный человек.

Но разве ЭТО надо говорить? Разве ЭТО имеет значение?

Жизнь Андрея была незамысловатой. В ней ничего особенного не было. Но жизнь, если она состоит из любви, смерти и запрета, - всегда незамысловата. Сложной бывает порочная жизнь.

Там грех, возмездие, смятение души.

Лене хотелось поговорить об этом с мамой Норы. И они немножко поговорили.

- Я теперь не знаю, как жить, - сказала Лена. - Детей у меня нет.