Кэтлин Уинзор - Любовники

— Спокойной ночи, мадам.

— Доброй ночи, Бет, — бросила Джасинта, не оборачиваясь.

Когда девушка ушла, закрыв за собой дверь, Джасинта глубоко вздохнула. Она продолжала стоять, наблюдая за огнем в камине; ее левая рука покоилась на бедре, правая лежала на каминной доске. Ее взгляд лениво переместился с кончиков пальцев на обнаженную стройную ногу, видневшуюся в разрезе платья, переходившую в безупречное бедро, открывающееся из-под одеяния. Слабый отсвет лампы, падая на ее тело, окрашивал его в нежно-розовые тона, которыми просто невозможно было не восхищаться; затем она, движимая каким-то неведомым порывом, быстро сбросила с себя платье, швырнула его на стул, сняла комнатные туфельки и теперь стояла перед камином совершенно обнаженная, с наслаждением чувствуя на коже жар от горящих поленьев.

«Как хорошо ощущать этот целительный жар! — подумала она и улыбнулась своим мыслям. — До чего же я порочна, когда стою вот так и удивляюсь сама себе, до чего мне безразлично то, что я только что открыла для себя».

Казалось, огонь пожирает ее кожу, въедается в плоть и этим только сильнее возбуждает в ней неистовое сладострастное желание. «Как это прекрасно, — мечтательно размышляла она, — наполняться желанием и знать, что ты желанна; наблюдать за алчными взглядами мужчины, который пожирает взглядом тебя всю, наблюдать за его возрастающим возбуждением и в конце концов отказаться от его господства над тобой. И как мало времени потребовалось мне, — продолжала размышлять она с печальной улыбкой, — чтобы привыкнуть к этому месту».

Джасинта медленно, очень медленно повернулась, поскольку ей захотелось удивиться своему же собственному отражению в зеркале. Она старалась оттянуть тот миг, когда мельком посмотрит в него и увидит себя, ибо сейчас совершенно не знала, что увидит там. С таким же мечтательным и задумчивым выражением лица она повернулась всем телом и вместо своего отражения натолкнулась взглядом на него.

Он стоял в нескольких футах от нее — на верхней ступеньке лестницы, по которой Грант тащил ее вниз прошлой ночью.

Одна его нога стояла на ковре, другая — на ступеньке, он наклонился вперед, так что рука лежала на колене. Он был одет в свой неофициальный вечерний костюм, в тот же самый, в котором она видела его в холле прошлым вечером. Он широко улыбался ей, она же, вздрогнув от тревоги и неожиданности, невольно отступила назад и, споткнувшись о ковер, чуть не упала.

Придя в себя, Джасинта бросилась за своим платьем. Но, как только ей удалось ухватиться за него кончиками пальцев, он вырвал платье из ее рук и теперь, смеясь, держал так, чтобы она не могла до него дотянуться. Затем захлопнул дверцу-ловушку в полу.

— Зачем вам понадобилось платье? — осведомился он, не переставая улыбаться.

— Как зачем? Я же… я совершенно голая! О… пожалуйста, отдайте мне его! Прошу вас!

Она бросалась вправо и влево, пытаясь схватить платье, но он все время ловко убирал его. Потом поднял его перед собой и, как только ей удалось ухватиться за самый край платья, снова вырвал его у нее из пальцев, а потом разорвал пополам. И, снова хохоча, швырнул обрывки Джасинте. Потом начал ходить по комнате, засунув руки в карманы, словно решил проинспектировать все, что находилось в ее покоях. Джасинта оцепенело стояла, держа то, что осталось от одежды, содрогаясь от беспомощности и унижения и прикусив губу от душевной боли. Ее замешательство достигло предела еще и потому, что он-то был полностью одет.

Он продолжал какой-то вкрадчивой походкой двигаться повсюду, разглядывая вещи. Выражение его лица было веселым и в то же время критическим, словно удалось обнаружить, что какая-то вещь лежит не на своем месте, и это может привести его в ярость. Он взял одну из подушечек для булавок, несколько секунд пристально разглядывал ее, потом бросил на пол, оглядел некоторые из ее флакончиков, шкатулки с кружевными платочками и драгоценностями. Он выдвигал ящики комода, заглядывал в них и задвигал обратно носком сверкающего кожаного ботинка. Наконец повернулся к ней и небрежным тоном спросил:

— И это все, что вас удовлетворяет?

— О да, — ответила Джасинта, по-прежнему держа перед собой разорванное платье и чувствуя себя абсолютной дурой. Ведь вокруг находилось столько красивых нарядов, в которых она, несомненно, понравилась бы ему, а она почему-то стояла, остолбенев, на одном месте и держала в руках два куска разорванного муслина.

Очевидно, он нашел это нелепым, поскольку быстро пересек комнату, вырвал обрывки платья из ее рук, швырнул их на пол, куда они упали бесформенной кучкой, и произнес:

— Перестаньте молоть чепуху! У вас прекрасное тело, и вы знаете это. Вы умерли, чтобы вынудить меня смотреть на вас, так уж будьте любезны перестать притворяться и жеманничать. Вот это я больше всего презираю и ненавижу в викторианцах!

Он, безусловно, был прав. Ей хотелось, чтобы он смотрел на нее. И все-таки она ощущала себя донельзя нелепо и беспомощно.

— Но я не желаю терять свое достоинство! — громко запротестовала она, стараясь прикрыть наготу руками. — Я… я… мне неловко!

Его взгляд стремительно ощупывал ее с головы до ног.

— Знаете, вы такая белая и сочная, как мякоть только что сорванного яблока.

— О-о-о… — выдохнула Джасинта, ощутив внезапную слабость. — Неужели вы так считаете? — И ее руки бессильно упали вниз.

Потом она вспомнила случившееся этим днем. Совершенно невероятно, чтобы можно было забыть такое… Может, не запомнилось лишь его появление — в обычной для него неожиданной манере, когда он застал ее врасплох. И сейчас ее чувства вновь возвратились к ней. Она полностью овладела собой и будет относиться к нему, как он того заслуживает: с беспредельной надменностью и высокомерием, так пугающими всех мужчин, на которых когда-либо распространялись могущественные лучи ее обаяния. Она погасит его самоуверенность, сделает совершенно бесполезной его деспотическую наглость и заставит его ощущать себя таким, каков он и есть на самом деле, а именно мужчиной, не заслуживающим внимания и даже презрения любой достаточно разборчивой светской дамы. А до этого, пронзив его своим пренебрежением, она изящно приподняла брови и посмотрела прямо на него… и почувствовала, что начинает таять внутри, словно восковая кукла.

Ибо он стоял совершенно спокойный, молчаливый и безразличный, не стыдясь и одновременно не гордясь собой и мучая ее своею мужественной и могущественной красотой. Все ее воспоминания и гордые мысли внезапно словно стерлись в голове, причем с такой всесокрушающей силой, что, казалось, эта сила может полностью уничтожить ее саму.

— Благодарю вас за комплимент, — покорно произнесла она.