Игорь Хорр - Праведник

— Да, видать, не того. А может, их несколько?

— Вот вони-то будет.

— Фигорина еще нет. Знаешь, Вадим, поехали — сами посмотрим.

— Едем!

— Савелий! Мы едем в Бутырку! Затем на Петровку!

— Прикажете карету?

— Какую, к чертям, карету! Автомобиль к подъезду! Появится Фигорин, пусть ждет нас у себя.

— Все понял, господин генерал-губернатор! Слушаю-с. — Савелий подал генерал-губернатору фуражку, распахнул дверь, затем, опередив его, быстро побежал вниз по лестнице.

Несколько минут спустя из ворот Спасской башни в сопровождении охраны выехал роскошный черный автомобиль из тех, что делают по специальному заказу для высокопоставленных лиц.

— Да, Дмитрий Васильевич, я, кажется, помешал кое-кому своим приходом?

— Ты Урманчееву имеешь в виду? Да нет. Ничего особенного. Пустяковый разговор. Странная женщина. Уже больше года как умер граф, а она все еще в трауре.

— Ей идет черное платье.

— Такой женщине все идет. Ты, кажется, неравнодушен к ней?

— С чего вы взяли?

— Увидев ее, ты странно изменился в лице.

— Я очень давно знаю ее, — вздохнул Прыгунов. Он отвернулся и некоторое время смотрел на улицу.

— Кажется, ты хорошо знал ее мужа? — снова спросил губернатор.

— Я много лет знаю их обоих.

— Роскошный был мужик.

— Только с виду. Бедная Эльвира Владимировна. Он ведь был эпилептиком, вы знаете?

— Знаю. Однажды я даже видел его припадок. Ужасная вещь. Страшно смотреть.

— А она-то сколько с ним вынесла. Удивительная женщина. Прожить столько лет с таким человеком…

— Кажется, она очень любила его.

— Да… — Прыгунов снова отвернулся и закрыл руками лицо. — Ты слышал, что с ним случилось?

— Слышал. Он покончил с собой. Удавил себя не то шнурком, не то галстуком. Бедная, бедная графиня…

— Но, удивительное дело, она почти не состарилась за эти годы.

— Да, чудо. Она так же прекрасна, как в молодости.

— А граф-то был какой красавец. Никогда не думал, что такой крепкий на вид человек может покончить с собой.

— Эпилепсия — тяжелая болезнь. Бремя избранных. Не каждый в силах вынести его до конца…

На каменном полу грязной и сырой камеры-одиночки, возле деревянных нар лежал довольно крупный человек с посиневшим от побоев лицом, рыжей в запекшейся крови бородой и такими же слипшимися средней длины волосами. Свет в камеру едва проникал сквозь грязное, насиженное мухами окошко под потолком. Стояла отвратительная вонь, такая, что Вадима Никитовича едва не стошнило, и он прикрыл рот и нос рукавом.

Прибывшие с генерал-губернатором и Прыгуновым двое городовых вместе с надзирателем подняли едва дышавшее тело, усадили на нары и принялись усердно окатывать его водой из принесенного другим надзирателем ведра. Арестованный крутил головой, бормотал что-то невразумительное, но полностью в себя не приходил. Минуту спустя послышались шаги, и в незапертую дверь камеры вошел высокий и очень худой человек в форме старшего офицера полиции с двумя большими звездами на погонах.

— Ваше высокопревосходительство, господин генерал-губернатор! Начальник Бутырской тюрьмы, подполковник полиции Шлюхин! — представился вошедший.

Прыгунов закусил губу, чтобы не рассмеяться, а подполковник Шлюхин сильно покраснел. Было видно, что он очень стесняется своей фамилии.

— Что же это у вас, господин Шлюхин, арестованный в таком состоянии? — строго спросил генерал-губернатор.

— Задержанный Метелкин Иван Андреевич! — затараторил начальник тюрьмы. — 1966 года рождения! Мещанин! Задержан на углу улицы Мясницкой и Боброва переулка за попытку изнасилования и нанесение тяжких телесных повреждений мещанке… — тут Шлюхин осекся под взглядом генерал-губернатора и замолчал.

— Врут они все! — вдруг закричал внезапно очнувшийся арестант и бросился в ноги Дмитрию Васильевичу. — Ваше высокопревосходительство! Не виноват я! Все она, сука! Я ее предупреждал! У-у, бля! — Арестант оскалил зубы в злобной гримасе и стукнул об пол кулаком. — Еще раз с этим сосуном увижу — убью! Предупреждал! Ей-Богу, предупреждал! А ей все равно! У-у, бля! За что же это, ваше высокопревосходительство?

— Подожди, подожди, браток, — спокойно и ласково сказал Прыгунов. — Давай все по порядку. Кого предупреждал? Когда?

— Как кого? Ваше превосходительство, жану предупреждал, жану! Свою жану, не чужую! Сука, бля! Связалась с пидором этим… У него, говорит, магазин на Мясницкой, а у тебя, окромя елды, и нет ничего! А? Тварь, бля! Всю жизнь мне загубила! — Арестант пронзительно зарыдал, уткнувшись головой в пол, и обхватил руками сапоги генерал-губернатора.

— Почему арестованный в таком состоянии? — повторил свой вопрос Дмитрий Васильевич, брезгливо пятясь назад, высвобождая ноги из объятий Метелкина.

— Виноват, ваше высокопревосходительство… — Шлюхин замялся и опустил глаза.

— Извольте отвечать, господин подполковник! — с притворной грубостью сказал Прыгунов и устремил на Шлюхина взгляд своих проницательных глаз.

— Виноват… Адъютант господина Фигорина, господин Саблин его допрашивали…

— Так. Ясно. Пошли, Вадим Никитович. — Дмитрий Васильевич вышел из камеры и решительно направился к выходу.

Прыгунов и подполковник Шлюхин последовали за ним.

— Ваше высокопревосходительство, помилуйте! — совершенно потерянным голосом прорыдал Метелкин. Крик его заглушил стук закрывшейся двери.

— Во дает Фигорин! Такую лажу хотел подсунуть, — сказал Прыгунов. — Не похоже на него. Видать, сдавать стал Акакий Федорович.

— На Петровку! — садясь в машину, раздраженно скомандовал генерал-губернатор.

Автомобиль развернулся, вырулил со двора на улицу и быстро скрылся из вида печальных глаз подполковника Шлюхина.

На втором этаже дома номер 33 по неширокой и непарадной улице Петровке, кстати, одной из немногих московских улиц, за всю историю ни разу не сменившей свое название, в просторном кабинете с диваном, обитым бархатом, креслами, старинной работы шкафчиком и портретом покойной императрицы, за массивным деревянным столом сидел тучный, совершенно лысый человек с черными а-ля Николай II усами и очень печальным лицом. А печалиться обер-полицмейстеру московскому Фигорину Акакию Федоровичу было отчего. Если вчера вечерние газеты еще как-то вскользь упомянули о двадцать пятом злодеянии ненавистного маньяка, то сегодня в утренних сия информация помещалась на первых полосах, раздутая на целый лист, с многочисленными нападками на городскую полицию и господина Фигорина лично, а также с раздражающими заключениями всевозможных экспертов. Черт бы побрал этих теоретиков! Эксперты, называется! Хоть бы пальчики сняли или улику какую-нибудь существенную нашли! А то — почерк тот же! Сперма совпадает! Кому нужна его сперма! Попробуй с такими данными поймать преступника в Москве! А еще этот мудак Саблин со своими инициативами! Говорил ведь ему Акакий Федорович, не пройдет номер! Так нет же! Мало того, что увез этого Метелкина черт знает куда, так еще и избил его до полусмерти! Народ успокоить хотел? Успокоил! Рабочий день закончится — вся Петровка этим народом полна будет! Им ведь чего! Им ведь только поорать, да потерзать кого-нибудь! Дали дуракам свободу! А ведь все шишки на Акакия Федоровича! Былые-то заслуги теперь кто вспомнит? Забыли давно! Вот Бояринов был — вся Москва от него стонала! Десятками резал, на миллионы награбил! Акакий Федорович его лично брал! Жизнью рисковал! А чеченские банды? А захаровцы? Сколько таких гадов при Акакии Федоровиче обезвредили? И не сосчитать! А теперь что? Из-за одного психа-маньяка в отставку уходить, как требуют того эти крикуны? А впрочем, ведь можно и в отставку. Годы позволяют. Хватит с дерьмом возиться. А то ведь совсем зашился Акакий Федорович на работе. Днями и ночами — служба. Ни минуты личного времени. Вот, к примеру, уже больше месяца, как у него в новенькой конюшне в Болшево три отличные лошадки стоят, а два шага до Каретного ряда дойти, повозочку выбрать, времени не было. Сутками со службы не выходил. Ну да ничего. Вот плюнет Акакий Федорович на все. Выйдет в отставку, купит карету, запряжет свою роскошную троечку и заживет себе спокойно. А маньяков и прочую сволочь пусть другие ловят. Помоложе…