Джудит Тарр - Трон Исиды

Римляне поймут, даже самые тупые из них…

Луций вдруг остро затосковал по городу, который он без сожаления оставил столько лет назад.

В конце концов Антоний вернется в Рим, должен вернуться — если надеется стать его властелином. Но такая перспектива не успокаивала. Антоний в Риме — это значит конец Рима, по крайней мере, каким он был. Царь Востока не задержится там — он лишь потребует Вечный Город себе, получит соответствующие полномочия и вернется туда, где останется его сердце — на Восток.

Было невыносимо думать об этом.

Луций бродил по улицам чужеземного города, затерявшись в его толпах — поющих, кричащих, шумящих; людской поток носил и таскал его повсюду, пока он не перестал понимать, где находится. Он потерял тогу; вместо нее на плечах оказался паллий, пропахший чесноком и еще чем-то противным. Каким-то чудом у него сохранился кошелек, в котором позвякивали пригоршня драхм [86] Драхма — греческая денежная и весовая единица. Масса афинской драхмы — 4,36 г (1 драхма = 6 оболам). , пара оболов и амулет Баст, покусанный Мариамной.

Где-то почти под утро, по-видимому, возле Пирея, Луций остановился. Дул ветер, принося зловоние из Афин и свежесть с моря. Женщина пела на незнакомом языке, слащавом и напевном, но с привкусом гнева. Он огляделся по сторонам. Было еще темно, лишь над дверями таверны горел светильник. Не было ни звезд, ни луны — только ночь.

— Это не Рим, — сказал он по-латыни, что само по себе явилось вызовом. — Это — Восток, который покорил Рим.

Закатное солнце, наполовину скрытое тучей, бросало длинные лучи на Коринфский залив. Вода казалась золотом на черном — золотом, чуть тронутым кровавым оттенком и оттененным серебром гребней волн, гнавших ветер с запада. В гавани внизу волны омывали крепостные стены. Корабли с острыми мачтами и сложенными парусами, качавшиеся на якорях, противились приходу ночи.

Антоний стоял на стене, плотно завернувшись в плащ — ветер был холодным. Сегодня он пожелал надеть простую скромную одежду и невзрачный плащ и стать еще одним зевакой на городской стене. Стража держалась от негр на почтительном расстоянии. Несколько друзей, сопровождавших его, казались непривычно спокойными и притихшими.

Клеопатра в одеянии, отличавшемся подобием простоты, стояла, держа Антония под руку, и смотрела на воду. Солнце светило прямо в лицо, золотя своими лучами его черты, но царица едва ли замечала это. Свет был ее стихией. Она слегка улыбалась — ей нечего было страшиться. Да, приближалась война. Весь Рим гудел слухами, что Октавиан вступит в открытую борьбу с Антонием ради благополучия Roma Dea. Конечно, так думать не следовало — нельзя было даже допустить подобную мысль. И поэтому Рим придумал некую уловку, из собственного страха и слепоты создал себе врага и назвал его Клеопатрой.

Рим объявил войну Клеопатре — не Антонию, конечно же, нет. Но Клеопатра была Антонием, а Антоний — Клеопатрой. Любое существо, которое могло шевелить мозгами, понимало это.

Но, назначенная на роль заклятого врага Рима, объект всеобщего осуждения и презрения, царица была слишком невозмутима. Слегка прижавшись плечом к своему царственному супругу, сплетя пальцы с его пальцами, как влюбленная девушка, она наслаждалась прогулкой прохладным вечером по городской стене, над морем цвета свежей чистой лазури. Ее голос звучал мягко, с нотками смеха, но слова, которые она говорила, не могла бы произнести ни одна обычная женщина:

— Все отлично, и иначе и быть не может. Восточное море безопасно — из-за цепочки крепостей. Врагу ничего не остается, как только стоять на берегу Италии и поливать нас бранью, грозя кулаком.

— От Керкиры до Киренаики, — задумчиво проговорил Антоний. — Да, в этой части Внутреннего моря мы в безопасности. Наше положение достаточно надежно. Но не стоит обольщаться. Октавиан может оказаться противником посерьезнее, чем злобная зубастая собака — пустолайка, каким он нам кажется. Мне сообщили, что у него мощная армия. И флот.

— Такие же суда, как и у нас? — Клеопатра иронично покачала головой. — Не может быть! Рим могуч своими легионами, но он никогда не чувствовал себя спокойно на море. А эллины в Египте привыкли к морю с незапамятных времен. Египтяне плавали на ладьях по Нилу: иногда даже жили на них, просто ради радости скользить по воде. Ни один римский флот не сравнится с нашим.

— Возможно, ты и права. Но зато у них есть Агриппа. Такого флотоводца я не встречал никогда, а я много повидал, ты сама знаешь. Он лучше твоих флотоводцев, о моя владычица Египта.

— Даже величайшему в мире флотоводцу нужны корабли. Вероятно, нас не назовешь непобедимыми. Но мы сильны — и в этой войне будем победителями.

— Все во власти богов, — сказал Антоний и внезапно, ошеломляюще внезапно, улыбнулся. — Мы так долго ждали, прежде чем решились бросить вызов Октавиану, столкнуться с ним лицом к лицу. И как далеко, по-твоему, мы должны зайти в своих действиях? Может, имеет смыл выйти из укрытия и двинуться на запад — перенести войну в Италию?

— Пусть Октавиан сам придет к нам, — усмехнулась Клеопатра. — Дай ему прогуляться. У нас в тылу — весь Восток и все богатства Египта; нам есть чем поддерживать силы. Пусть он покинет свои владения; оставит за спиной все линии обороны, источники финансовой и продовольственной помощи — все необходимое, чтобы вернуться домой победителем.

Антоний кивнул. Предполагаемые действия они часто обсуждали и раньше — а это уже стало ритуалом, почти колдовством, заклинанием, чтобы наворожить себе победу. Иногда он напоминал Клеопатре, что сильней всего они на море и на Востоке, а Италию лучше оставить на десерт — когда можно будет взять ее голыми руками. Сама по себе Италия для них мало значила; правда, там находился Рим — приз, за который они сражались.

Восточное море станет полем их битвы.

— Так было с самого начала, — проговорил Антоний. — Восток — это ключ. И Александр, и Цезарь понимали это. В сущности, мне тоже так казалось, правда, я думал, что главное — Парфия. Но я ошибался. Главное — Греция, Египет и Азия. Без них Рим не может создать империю. Он нуждается в их богатствах, житницах и народах.

— И кораблях. Власть на море без флота невозможна.

— Я помню, как ты приплыла ко мне со своими судами — словно богиня моря. Я пришел в ярость — ты меня переплюнула. Но — клянусь Юпитером! — ты была сногсшибательна. Кто бы устоял перед тобою?

Клеопатра засмеялась.

— А меня просто трясло от страха. Ты мог бы прогнать меня, оскорбить, принудить к уступкам, каких у меня и в мыслях не было, — к чему угодно; а я всего лишь хотела стать твоей союзницей.

— И все? Большего ты не хотела?

Она улыбнулась, глядя вдаль, через море.