Джудит Тарр - Трон Исиды

Это было горько, но еще огорчительнее были вылазки в море судов Агриппы. Они нападали на корабли, плывшие с подмогой из Египта, — неуклюжие, громоздкие ладьи с зерном и купеческие суда, нагруженные вином, специями, медом, финиками — чтобы подсластить настроение войск Антония. Большинство из этих судов затонули или были захвачены и отведены невредимыми в гавани за Мефоной.

— Я мог бы пережить это, — однажды сказал друг Антония, Деллий, во время обеда. До них доплыла только половина, да и те были почти полностью ограблены — их отпустили к хозяевам в издевку над Антонием. — Я смог бы пить этот греческий уксус, если не знал бы, что любимая шавка Октавиана вместе со своей жадной сворой лакает сейчас самое отборное цекубское. Вот что действительно бесит! Этот прихвостень Октавиан ни бельмеса не разбирается в вине. Он пил бы мерзкую кислятину, думая, что это — напиток богов.

— Да, ты прав, — Антоний усмехнулся и осушил кубок. Остальные рассмеялись, но смех звучал напряженно, и лица были омрачены недовольством. Они пока не голодали: когда Египет оказывался недоступным, их кормило изобилие Греции. Но все же нападения Агриппы на суда приносили некоторые неудобства: многие даже усматривали в них угрозу голода. Это выглядело наглостью и откровенным разбоем, но никто не в силах был остановить мародеров. Антоний не мог защитить всю цепь крепостей и полностью избавиться от Агриппы, на что тот и надеялся. По его расчетам, Антоний рано или поздно отправится воевать с ним, и Греция станет беззащитной перед армией Октавиана.

— Кстати, это — не такое уж и дерьмовое, — сказал он, снова храбро наполняя кубок. — Отдает привкусом днища корабля и еще не слишком прокисло. А что мы можем сказать о самом днище? Оно твердое, круглое… А еще? Склизкое. Я бы даже назвал мерзким.

— Как и цепной пес Октавиана, нагрузившийся цекубским, — вздохнув, подхватил Деллий.

С началом войны Диона вышла из состояния многомесячной хандры. А это была именно хандра: она страшно тосковала по оставленным дома детям, с бессилием наблюдала, как Луций медленно, но явно отдаляется от нее; и не видела ни цели, ни причины своего пребывания здесь. Война казалась выигранной прежде, чем началась. Октавиан был слабым, нищим, в Риме его слабо поддерживали и плохо снабжали. Он потерпит поражение. Разве могло быть иначе?

Но с взятием Мефоны, почти полным перекрытием Агриппой каналов снабжения армии все изменилось. Теперь стало ясно, что уверенность Антония на самом деле была гордыней. Когда они с Клеопатрой ожидали войны, их гордыня вознеслась до неимоверных высот, превратив желаемое в действительное. Победа казалась им неоспоримой. Вот что предвидела богиня, вот что пыталась она открыть Дионе в гробнице Александра. Диона кляла себя за бестолковость. Но ведь это уже в прошлом. Что же еще? Что там было еще? Только не нужно бояться. Богиня несомненно заговорит снова — когда придет время. Это знание заполнило пустоты в мыслях Дионы, прогнало ее дурное настроение и повергло в бдительное и задумчивое молчание.

Она была почти счастлива, попивая кислое греческое вино, поедая стряпню кухарок царицы и ожидая вестей с войны. По словам скороходов, армия Октавиана захватила остров Керкиру, как Агриппа Мефону. Керкира был северной границей расположения армии Антония в Патрах, Мефона в Мессении — южной. И теперь замысел врага стал для нее предельно ясен. Октавиан и Агриппа попытаются — если смогут — объединиться и раздавить своего врага.

У него, однако, было много хлопот и без этой изобретательной парочки: болезни, голод, медленный, но неуклонный упадок духа армии, как всегда бывает во время осады. Поскольку воины не видели в лицо врага, с которым можно сражаться, им оставалось только сидеть и ждать, время от времени посылая на разведку отряды, иногда попадавшие в мелкие стычки. А тем временем земля все больше и больше уходила из-под их ног.

— Ну, ничего, ничего. Это нас только укрепит, — приговаривал Антоний. Он выглядел и впрямь неплохо: меньше ел, почти не пил; много времени проводил на воздухе — в расположении армии и в своих крепостях, максимально укрепляя их перед возможной атакой врага. Диона не замечала в нем нерешительности или страха перед исходом войны.

— Мы в осаде. Нас поставили на место. Но мы заслужили это, поскольку слишком задрали нос. Но все равно, черт возьми, пока мы сильнее! Войско у нас больше, а флот лучше. Мы заманим врага в глубь страны, а потом атакуем и разгромим его.

Так говорил он Клеопатре, пришедшей с кучкой женщин в гавань, чтобы приветствовать горстку кораблей, пробившихся сквозь блокаду Агриппы. Антоний был в доспехах — не в золотых, парадных, поражавших роскошью, но в походных, сделанных из отличной прочной бронзы и кожи, очень удобных. Ординарец, держа его жеребца под уздцы, ненавязчивой тенью следовал за своим командиром, пока тот шел по причалу рядом с царицей.

— Кораблей еще не видать, — сказала Клеопатра. — Я надеюсь, что милосердные боги не допустят, чтобы на наши суда напали еще раз, после того как они скрылись из виду возле острова Закинф. Они везут зерно — нам оно крайне необходимо.

— А вино разве нет? — проворчал Антоний и вздохнул. — Да что там! Я скоро свыкнусь с этим дерьмом, которым нас так любезно потчуют. Могу поклясться, они кладут туда смолу. У него привкус… о боги! Во рту у меня так пакостно, словно я съел кучу сосновых шишек.

— Да, смола в нем есть. И уксус чувствуется, — царица нахмурилась, глядя на море. — В западном лагере новая вспышка чумы. Кашель буквально душит мужчин. Они относят все наши беды на счет удачи Октавиана и стрел Аполлона. Якобы бог убивает их за то, что они осмелились пойти против одного из истинных наследников Цезаря.

— Скорее, из-за того, что засиделись на одном месте и слишком долго наполняли отхожие места, — съязвил Антоний, имея в виду то ли их, то ли себя заодно. — Все потому, что мы набрали слишком много неримлян — им невдомек, что такое дисциплина и выносливость.

— Я тоже не римлянка, — сказала Клеопатра спокойно, но с едва уловимой ноткой льда в голосе.

— Но ты и не сирийский новобранец. Они бы так и жили среди грязи и отбросов, как собаки, если бы наши центурионы не следили за каждым их шагом. Ничего удивительного, что они болеют. Я, пожалуй, займусь санитарией и заставлю их облагородить свои отхожие клоаки. Кстати, будет для них занятие — если нет другого.

— Мы могли бы выступить, — неуверенно произнесла она.

— Нет. Еще рано.

— Но уже скоро…

— Скоро. — Он погладил ее щеку кончиками пальцев. — Ну что ты, любовь моя, крепись. Мы просчитались — это точно, тут уж ничего не попишешь. Но мы все поправим. Вот увидишь.

— Надеюсь, — вздохнула Клеопатра.