Линда Дэвис - Гадюшник

Она стряхнула воспоминания, как пепел с сигареты, но тревожное чувство не проходило. Сара вышла на Олд-Броад-стрит прямо под жаркое июльское солнце. Банк был всего в двух минутах ходьбы, так что ей предстояло как-то убить полчаса. Она двинулась в сторону Финсбери-серкус и побродила немного по зеленому парку, стараясь избавиться от беспокойства. Откуда все же такая срочность? И зачем она понадобилась Баррингтону? Может, все дело рухнуло?

На нее внезапно накатила тошнота. От «Финли» она ушла. Тут уж ничего не переиграешь. Если бы не президент со своим предложением, никогда бы она этого не сделала, никогда бы не согласилась работать в ИКБ. А что, если он почему-либо передумал? Тошнота перешла в панику. Может, он что-нибудь обнаружил?

Сара села на скамейку и нашарила в сумке пачку сигарет. Закурила, яростно выпустив дым из ноздрей. По телу растеклось приятное тепло. Делая быстрые затяжки, она докурила сигарету до самого фильтра и вдруг беззвучно рассмеялась. Так и самой параноиком сделаться недолго. Она затушила сигарету, встала, негромко выругалась и быстрыми шагами направилась в сторону Тринидл-стрит, к банку.

— А, это вы, Сара. Спасибо, что пришли. Я вас дергаю постоянно. Но все прекрасно. Просто прекрасно.

Баррингтон потянул на себя ящик, извлек конверт и подтолкнул его к Саре. Она до него даже не дотронулась.

— Это ваше. Так, ерунда, на текущие расходы. Не сомневаюсь, вы найдете, как распорядиться этими деньгами.

— Право, в этом нет никакой нужды, господин президент.

— Ну же, ну. Всяко бывает. Таковы правила игры. Берите.

Сара пожала плечами, потянулась за конвертом, не открывая его, сунула в сумку и посмотрела на президента. Тот добродушно улыбался, словно папаша, раздающий детям карманные деньги. Только у Сары было другое ощущение.

Президент посмотрел на часы, поднялся и протянул гостье руку:

— Ну что ж, Сара, до свидания и всяческих вам удач. Отныне вы, в общем, сама по себе. Разумеется, я всегда готов прийти на помощь, но, как уже и говорил, из-за кулис. Буду, так сказать, невидимкой, что для вас, между прочим, только лучше: иначе могут возникнуть подозрения. Если что, звоните, ладно?

Президент по-прежнему улыбался, но в доброго папашу больше не играл. Сара почувствовала, что ее немного отодвигают, словно помещая в какое-то купе. Ну что ж. Понять можно. Только и она будет играть по тем же правилам.

— Всего доброго, господин президент. — Сара подала ему руку.

Конверт она открыла, только добравшись до дома. В нем оказалось три тысячи фунтов. Она сунула банкноты назад и заперла конверт в стол. Три тысячи. Расходы. На что?

Сара пошла в спальню, переоделась и скользнула под одеяло.

Джеймс Бартроп пил крепчайший кофе, сидя у себя в кабинете, расположенном в так называемом Столетнике — грязноватой двадцатиэтажной башне на Вестминстер-бридж-роуд, в юго-восточной части Лондона. Построенная в 1961 году, она представляла собой вполне типичное для того времени правительственное здание: серое, угрюмое, безликое, мрачное и не любимое своими обитателями. Единственное, что отличало его, так это противовоздушное ограждение, защищающее нижние восемь этажей.

Скоро М16 переедет в новое здание, в Воксхилле, к югу от Темзы, менее чем в полумиле наискосок от парламента. Это здание стоимостью 240 миллионов фунтов разительно отличалось от Столетника. Оно было выстроено в помпезном стиле восьмидесятых. Пресса несколько иронически именовала его Вавилонской башней. Спланированное так, чтобы не только не потеряться в окружении, но, напротив, во весь голос протрубить о своей исключительности, заявить об этом всеми своими контрфорсами, башнями, окнами с зелеными стеклами, оно, быть может, не лучшим образом подходило для М16, или, как официально называют эту службу, Сикрет интеллидженс сервис, но, с другой стороны, вскоре предстоит легитимация; иными словами, существование СИС будет легализовано парламентским актом. И новое здание, в своем развязном стиле, казалось, напоминало об этом близящемся событии всем, даже праздным гулякам, хоть краем уха слышавшим о существовании такого учреждения.

Переезд предполагался в 1994 году. Бартропа, следившего за тем, как здание становится все выше, поначалу раздражала его вульгарность, но вскоре он свыкся и теперь все нетерпеливее ожидал, когда же он окажется под этими могучими сводами и насладится открывающимися отсюда роскошными видами. Впрочем, он был не из тех, кто особенно любуется окружающими красотами. Было в этом человеке нечто аскетическое, и наслаждение он скорее черпал, оборачивая взор на просторы собственной души. Поистине счастлив или по крайней мере бодр он бывал, когда некая всепоглощающая цель определяла характер жизни и задавала направление мыслям.

Впрочем, на публике это был совсем другой человек. С виду совершенный гедонист, как и большинство сорокапятилетних холостяков, которым досталось от родителей неплохое наследство. Любил хорошо поесть, с разбором пил. Жил он в большом доме на Челси-сквер, а на выходные либо уезжал в находившийся в двух с половиной часах езды загородный дом в Глостершире, либо садился на самолет и летел, в зависимости от сезона, на юг Франции или в Альпы, как правило, в женском обществе; размеренный образ жизни профессионала в нерабочее время заполняли удовольствия.

Любовные приключения никогда не затягивались надолго, но тем не менее их всегда хватало, чтобы заполнить пустоту. Явный риск, на который идет в таких случаях холостяк, приближающийся к пожилому возрасту, лишь заставлял его быть все более и более разборчивым, ибо вдобавок к богатству Бартроп обладал привлекательной внешностью: шесть футов роста, крепко сбитая фигура, волевое лицо, волнистые каштановые волосы, чуть близорукие голубые глаза. Лукавый, всегда смеющийся взгляд — по крайней мере для публичного пользования. Свой природный цинизм он пытался, насколько это возможно, скрыть.

И ко всему прочему он был интересен чисто психологически: была в этом человеке какая-то дразнящая загадка, чему в немалой степени способствовала профессия. Короче, женщины обращали на него внимание; точнее будет, пожалуй, сказать: женщины определенного сорта; те, что обуреваемы тщеславием, либо, возможно, те, что дорожат своей репутацией не слишком, — недостатка в тех и других никогда нет… Бартроп вел образ жизни, которому многие могли бы позавидовать, да он и самому ему нравился, по крайней мере постольку, поскольку такой образ жизни выдерживался.

Вся беда заключалась в том, что выдерживался он как раз не слишком последовательно. Женщины — это всего лишь допинг. Карьера — это тоже своего рода допинг, но в ней хотя бы есть смысл, потому Бартроп так за нее и цеплялся. Религиозным человеком он не был, в противном случае вряд бы он подходил для такой работы, но цель у него всегда сохранялась, и Бартроп был готов ради ее достижения пожертвовать предполагаемой стабильностью и упорядоченностью семейной жизни. Такова была, в несколько упрощенной форме, философия, которую выработал для себя этот человек. И она обнаруживала свою практическую действенность.