Жорж Сименон - Большой Боб

Уже тогда это было его любимое словцо. Правда, произносил он его еще вроде как нарочно. Да к вообще вел себя весь вечер как-то неестественно. Мы поужинали, и он заказал арманьяк в дегустационных бокалах, для него это, видно, имело непонятный мне смысл.

Во всем, что он делал, говорил, что-то крылось, и однажды, когда он хитро взглянул на меня, я спросила: «Слушай, а ты, случайно, малость не чокнутый?»

Понимаете, у многих, особенно у юнцов, возникает потребность повыламываться перед девушками. Знала я одного такого: после трех-четырех рюмок он стал раздеваться на мосту Сен-Мишель, крича, что сейчас бросится в Сену…

Внезапно Люлю побелела как мел: вспомнила, что Боб тоже в конце концов утопился в Сене.

— Шарль, я хочу выпить. Можно?

Почему бы и нет? Я налил ей.

— Это плохо?

— Что тут плохого?

— Не знаю. Я больше не знаю, что мне думать, что делать. Сегодня утром я встала с твердым намерением раз и навсегда вышвырнуть мадемуазель Берту за дверь. Затеяла ссору, а через несколько минут, когда та пригрозила уйти, со слезами стала просить прощения. Уверена, что она меня ненавидит и считает виновной в смерти Боба.

Люлю забыла понизить голос, и старая дева могла ее услышать. Я приложил палец к губам.

— Плевать мне! Ей известно, что я думаю. Когда бутылка опустеет, найду в буфете другую: я хочу напиться, как в тот раз, когда мы встретились. Он тоже был пьяный. Мы оба напились. Уж не помню, сколько баров мы обошли, и я заметила, как он покраснел, опрокинув локтем бокалы двух соседей. Тут я догадалась, что у него нет привычки пить, но он заставляет себя.

«Видишь ли, девчушка, — с торжественным видом заявил он, — случаю угодно, чтобы ты разделила со мной самую важную в моей жизни ночь».

Он был всего на четыре года старше, но покровительственно называл меня девчушкой.

«В этот час в своих кроватях дрыхнут четыре пожилых господина, трое с женами, а четвертый один, потому что он холост, хотя иногда и заставляет кухарку ложиться с собой. Но тс-c!..»

Я захихикала. Он обнимал меня за талию, и мы, пошатываясь, брели посередине улицы в поисках еще открытого бара.

«Завтра утром эти четыре господина встанут, побреются — прошу прощения, побреются только трое, у четвертого борода — и отправятся — все четверо! — кто пешком, кто на автобусе, кто в метро, на юридический факультет с намерением задать несколько вопросов благовоспитанному молодому человеку по имени Робер. А Робера там только и видели! Слушай, неужели ты еще не поняла, что Робера там не будет?»

Ты же знаешь, Шарль, как это бывает. Сам был студентом и водился с девушками вроде меня. После всего выпитого у меня вдруг появилось материнское чувство к этому парню из хорошей семьи, и я решила, что мой святой долг — не позволить ему совершить глупость, в которой он будет раскаиваться всю жизнь.

«Ну и что из этого выйдет?» — спросила я. «А ничего». — «То есть как это ничего?» — «Я не стану ни адвокатом, ни следователем, ни председателем суда». — «Кем же ты станешь?» — «А кем угодно».

Мимо проезжали такси, и Боб величественно повел рукой: «Хотя бы шофером такси. Водить я умею, Париж знаю хорошо».

«А твои родители?» — «Мать у меня умерла. А отец сейчас спит в нескольких сотнях метров отсюда, в «Отель д’Орсе», где он всегда останавливается, когда приезжает в Париж». — «Ты не из Парижа?» — «Из Пуатье, департамент Вьенна, улица Кармелитов, двадцать семь. Двадцать восьмого в десять мой отец приехал сюда на поезде и завтра утром будет прохаживаться по факультетским коридорам, а встречные будут ему кланяться и блеять: «Господин профессор…» — «У тебя отец профессор?» — «И к тому же декан юридического факультета в Пуатье».

«Послушай, Робер… — я даже забыла назвать его Бобом, как звала весь вечер. — Постарайся выслушать меня. Ты где живешь?» — «А ты?» — «Нигде. Не обо мне речь».

Я и вправду нигде не жила; последние две недели спала в номере Константинеску, там и оставались мои вещи.

«Ответь, где ты живешь? — не отставала я от Боба. — Тебе обязательно надо поспать. Сунешь два пальца в рот, выпьешь горячего лимонада, примешь две таблетки аспирина, и завтра утром…»

А он поднял меня посреди перекрестка и стал взасос целовать в губы, а я болтала ногами, чтобы он меня отпустил. Ни с одним мужчиной я не чувствовала себя такой маленькой.

При воспоминании, каким высоким был Боб по сравнению с ней, Люлю расплакалась, и я сунул ей чистый платок, который у меня всегда лежит в наружном кармане пиджака.

— Как глупо! Двадцать три года прошло, а я, рассказываю и переживаю, словно все это было вчера.

Она протянула руку к стакану.

— Можно?

Вторую бутылку доставал из комнатного ледника я и обнаружил там тарелки с остатками еды. Почему у меня вызвала отвращение половинка котлеты с застывшим жиром?

— Закончили мы в «Куполе», в баре. Я продолжала читать мораль, уцепившись за его руку, а он все это время хмуро смотрелся в зеркало. Клянусь вам, Шарль, все, что я говорю, чистая правда. Я даже перерыла его карманы, надеясь найти ключ: на нем иногда бывает название гостиницы.

«Слушай, глупышка, еще за полчаса до того, как ты увидела меня входящим в «Аркур», я уже принял бесповоротное решение и, чтобы сжечь мосты, постановил как можно скорее надраться до чертиков».

«Ну почему ты это делаешь?»

Не помню, что он говорил. Ему пришлось срочно оставить меня и кинуться в уборную. Я спросила у бармена: «Вы его знаете?» — «В первый раз вижу. И часто он так?» — «Я тоже впервые вижу его».

Отсутствовал Боб довольно долго, а когда вернулся, веки у него были красные, воспаленные, как у Розали Кеван.

«Теперь пошли», — сказала я. «А зачем? Все равно это ничего не изменит». — «Тогда выпей хотя бы чашечку черного кофе».

И я мигнула бармену, который уже подставил чашку под кофеварку.

«Коньяк! — приказал Боб. — Два коньяка! В больших рюмках».

Я уже начала бояться. Бармен, похоже, тоже испугался, как бы Боб не затеял скандала, и поспешил выполнить заказ. Потом, не помню уж с какой стати, мы пили пиво, затем «куэнтро».

Мне запомнилась фраза, которую он беспрерывно повторял: «А я даю тебе честное слово, что ты здесь ни при чем!»

Вы верите мне, Шарль? Верите, что я сделала все возможное, чтобы он пошел спать, а утром явился на экзамен?

— Верю, Люлю.

— Вам не кажется это неправдоподобным?

— Мне — нет.

— И верите, что он решил отказаться от карьеры?

— Он вам не объяснил, почему?

— Я часто пробовала расспрашивать его, но он только отшучивался. Смотрел на меня — я страшно не любила эту его манеру смотреть — одновременно и ласково, и покровительственно, точно я маленькая девочка, не способная понять некоторые вещи. «Пусть это тебя не тревожит, малышка. Я сделал то, что решил, и никогда не раскаивался в этом. Все остальное не имеет значения».