Ксавье Монтепен - Тайные страсти принцессы Джеллы

В ночь с 10 на 11 июля 1830 года двенадцать индусов, медленно, трудно взбираясь по скалистой тропе, несли паланкин, сменяя друг друга каждые четверть часа. Во главе их шел масалчий, или факельщик. Впереди был Бенарес, а до него еще половина пути. Рядом с факельщиком шел молодой индус, почти ребенок, лет четырнадцати, — слабенький, маленького роста, с черными глазами, пристальный взгляд которых свидетельствовал о его уме и проницательности. Фигурка юноши четко выделялась на фоне всей группы и напоминала бронзовую флорентийскую статуэтку.

В десяти шагах от паланкина, верхом на худой, но сильной лошади следовала весьма оригинальная личность. Внешне это был типичный англичанин, терпеливо сносивший все тяготы нелегкого похода и вздрагивавший при каждом толчке. Мы имеем в виду не породистого англичанина, а лишь карикатуру на него, особенно распространенную на провинциальных сценах Франции. Густые рыжие волосы обрамляли красное, старательно выбритое лицо, на котором отчетливо выделялись густые клочкообразные брови. Белый, сильно накрахмаленный галстук подчеркивал кирпичный цвет лица. Костюм англичанина состоял из черного сюртука, брюк и штиблет. Войлочная, с узкими полями шляпа, надетая на затылок, дополняла его наряд, чрезвычайно неудобный для путешествия под палящим солнцем Индии.

Прошедший день выдался жарким. К ночи большие черные тучи плотно закрыли серебряный диск луны. На горизонте время от времен вспыхивали зигзаги молний, но они лишь на мгновение освещали непроницаемую темноту. Казалось, буря уже приблизилась и вот-вот раздадутся первые удары грома.

Крутая, узкая и всеми забытая дорога извивалась между скалами, нагроможденными в страшном беспорядке, среди зарослей индийской опунции.

Носильщики, едва дыша и изнемогая от усталости и невыносимой жары, продвигались с большим трудом. Факел, время от времени поливаемый маслом, скупо освещал белые и красные тюрбаны индусов, отчего небольшой караван имел фантастический вид.

Оригинальный и даже комический оттенок всей картине шествия придавал англичанин, сидевший на низкорослой лошади, которая плелась позади всех.

После трех часов подъема караван достиг самой верхней части гористой и трудной дороги. В этом месте находилась широкая площадка, ограниченная огромными валунами, — за ними были крутые обрывы.

Восхождение завершилось, теперь предстоял спуск. Носильщики остановились. Рука в лайковой перчатке отдернула занавеску паланкина, и раздался звучный молодой голос.

— Казиль! Подойди сюда, мой мальчик, я хочу с тобой поговорить. — Эти слова были произнесены по-английски.

Молодой индус, которого мы сравнивали с бронзовой флорентийской статуэткой, тотчас приблизился к паланкину и спросил также по-английски, с легким акцентом:

— Что угодно господину?

— Почему мы остановились?

— Господин, восхождение на гору было трудным… Индусы выбились из сил и теперь отдыхают.

— Далеко ли до Бенареса?

— Шесть часов ходьбы.

— Значит, мы прибудем туда с восходом солнца?

— Да, господин, если только гроза не остановит нас по дороге.

— А ты думаешь, что все-таки начнется гроза?

— Боюсь, что да.

В тот же момент, словно подчиняясь заклинанию демона бури, небо пронзила яркая молния, а за нею последовал сильный, оглушительный удар грома, грозно повторенный горным эхом.

— Голос Шивы! — прошептал молодой индус, склонив голову и прижимая руки к груди. Остальные индусы упали на землю, а худая с длинной гривой лошадь рванулась в сторону, едва не выбросив всадника из седла.

— Вы слышали, господин, — прошептал Казиль, — гроза приближается…

— Нам нужно торопиться, — сказал англичанин, — вели носильщикам продолжать путь, больше нигде не останавливаясь.

Казиль сказал несколько слов на местном наречии, и носильщики поднялись с земли, намереваясь двигаться дальше. Однако яркая вспышка молнии, а затем глухой удар грома превратили весь небесный свод в одну громадную наковальню. Раздался второй удар грома, и он был настолько близким, что люди снова прижались к земле. Подул сильный, порывистый ветер, сопровождаемый таким проливным дождем, что казалось, небо разверзлось для нового потопа.

Человек в черном спрыгнул с седла и, держа лошадь под уздцы, приблизился к паланкину. Распростертые на земле индусы испуганно поднимали головы, били себя в грудь и торопливо выкрикивали какие-то молитвы, желая смягчить гнев рассвирепевших богов.

— Чего они ждут? — спросил англичанин.

— Господин, — ответил Казиль, — мы не можем идти дальше.

— Почему?

— Гроза не утихнет всю ночь.

— Какое нам дело до грозы! Если мы не можем ее избежать, то остановка не защитит нас ни от грома, ни от молнии. Вперед, в дорогу!

— Господин, это невозможно.

Англичанин сделал нетерпеливый жест.

— Через несколько минут, — продолжал молодой индус, — горная дорога станет непроходимой, ее размоют дождевые потоки. Если мы не останемся здесь, то будем смыты водой и разобьемся о скалы.

— Ничего себе перспектива! — воскликнул англичанин. — Что скажет об этом мой бедный Стоп?

Последние слова были адресованы человеку в черном, молча стоявшему возле паланкина. Тот почтительно снял мокрую шляпу и ответил:

— Ах, ваша честь! Я говорил и говорю, что Индия — проклятая страна! Мои волосы, мои бедные волосы, которые хорошенькие девушки Нортумберленда сравнивали с цветом спелой ржи, поседеют раньше времени. Как хорошо нам было в вашем доме в Аусбюри! Я спрашиваю себя: зачем, ваша честь, оставив милую Англию, вы поехали в такую даль, в эту забытую всеми богами землю, взяв меня с собой?

— Ты мог бы не ехать! Я же предлагал тебе остаться дома… Ты свободно мог принять любое решение.

— Совершенно верно! Я был абсолютно свободен, как и всякий подданный веселой Англии, но если вам потребуется пройти через огонь — а это, я чувствую, непременно произойдет — или через воду, как сейчас, то вы можете рассчитывать на меня: я буду рядом. Однако тень имеет право жаловаться, и я пользуюсь этим правом…

— Да, все так, — смеясь, ответил господин, — ты предан… очень предан… отдаю справедливость. Но у тебя не хватает философского взгляда на некоторые проблемы…

— Это не моя вина. Если бы я учился, как ваша честь, в Кембриджском университете или в Оксфордском, то, может быть, я тоже был бы философом. Но тогда я был бы не лакеем, а дворянином, что, по правде говоря, не очень выгодно для вашей чести, так как вы с трудом нашли бы мне замену…

— Уж что-то слишком ты себя хвалишь, Стоп!