Терри Лоуренс - Мужчина достойный любви

Слова прорезали его кожу, точно шрапнель, нанося поражение независимо от того, куда бы он ни повернулся. Он может опуститься на одно колено, может сделать, что угодно. Но не сможет преодолеть ее сопротивление.

— Я дал себе обещание не спать с женщиной, которую не смогу назвать моей.

— Мы уже занимались любовью. Однажды.

— Это была всего лишь проба. Мы могли бы любить друг друга всю жизнь. Я бы никогда тебя не покинул.

— А как насчет Авроры? Я пообещала ей, что всегда буду рядом, как только ей понадоблюсь. И я не могу отказаться от обещания только потому, что влюбилась.

— А если в тебе буду нуждаться я?

Глаза у нее заблестели.

— На первом месте — она.

Он глубоко вздохнул.

— То, что ты говоришь, означает, что я обязан буду научиться смириться с этим.

Она быстро заморгала, пытаясь скрыть слезы.

— Если ты меня любишь, то должен принять меня такой, какая я есть. Пожалуйста…

Он отступил назад, сохраняя величественную осанку и безвольно опустив руки по швам. Этого он сделать не в состоянии. Он не может отдать свою жизнь человеку, который ему не принадлежит, который не хочет ему принадлежать.

— Тогда лучше на этом поставить точку.

Мелисса опустила голову, дотронувшись лбом до лежащих на столе предметов: аккуратно сложенных приглашений на веленевой бумаге, горлышка чернильницы. И уколола палец кончиком пера.

Она совершила ужасную ошибку. И когда он стоял тут в ожидании ответа, она не могла для себя решить, что же хуже: отказ на его предложение или любить его.

— Значит, решено? — проговорил он.

К смущению добавились еще и угрызения совести. У нее появилось ужасное ощущение, что она никогда больше не услышит его акцент, йоркширское произношение, которое он приберегал специально для нее, когда только ради нее он скидывал с себя маску. Как только они заговорят в следующий раз, и в любой последующий раз, она была убеждена, что он будет пользоваться правильной интонацией, общепринятым произношением. Он будет говорить так, как он привык говорить, общаясь с посетителями, гостями, незнакомыми людьми.

Слезы подошли совсем близко. И тогда она взяла в руки красную кожаную книжицу, которую он принес с собой, и стала листать странички с золотым обрезом.

— Вы наверняка знаете, как правильно обращаться к дважды разведенной жене бывшего посла, ныне вышедшей замуж за герцога, верно?

Он хранил молчание.

— Да ладно, Рейли. Вы же знаете все на свете.

— За исключением того, как привести в порядок собственные дела.

Страницы книжки поплыли от непролитых слез. Он шагнул к ней. Она махнула рукой, как бы отгоняя его.

— Вероятно, вам лучше уйти. Сделаете это ради меня?

Он бы сделал что угодно. А теперь он стиснул руки в кулаки и превратил лицо в маску отчужденности, он стал таким, каким становился, когда его призывал долг.

Мелисса устроилась на диване, склонившись над работой. Она положила перед собой чистый лист бумаги. И намочила его слезой.

Рейли сделал вид, будто ничего не заметил. «Благоразумие» — так он это именует. Взгляд его прошелся по подтянуто-элегантной ее спине, по склоненным от горечи плечам. Он не способен был изменить собственное мнение.

— Я не могу временно любить тебя. Или «навеки», или это не любовь.

— Ну, я полагаю, что это навеки, — задумчиво вздохнула она. — Но я слишком тебя люблю, чтобы давать заведомо невыполнимые обещания. Прости меня, Рейли.

На каминной доске тикали часы. Точечки пыли летали в узеньком луче солнечного света, точно падучие звезды, теряющие свет, как только они попадают в тень. Дом был большой. Всей жизни не хватит на то, чтобы поддерживать его в порядке. Он понял это в тот самый день, когда впервые его увидел. Бедфорд-хауз вполне способен занять все время, не оставляя человеку времени на раздумья и не позволяя ему желать того, что ему не принадлежит, того, на что он не имеет права.

— Не буду более мешать вам работать, мисс.

Он зашагал к двери. И все время ждал, что она его остановит. Ковер глушил его шаги, но, наконец, каблуки застучали по мрамору коридора. А позади перо царапало по плотной веленевой бумаге, то и дело позвякивая о стенки чернильницы.

Он затворил за собой двухстворчатую дверь и встал, опершись о нее спиной. Как человек, стоящий перед расстрельной командой, он рисовал себе в уме каждое из нацеленных на него ружей. По ту сторону двери послышались приглушенные рыдания. Он схватился за медные ручки, но остановил себя, прочно зажав их в ладонях.

Они так похожи друг на друга. Домом каждого стало место упорного труда. Ее дом был там, где находился ребенок; его — здесь. И если один из них не пожертвует всем, ради чего он трудится, то им суждено остаться врозь, как тем параллельным линиям, которые Мелисса проводила по матовым листам бумаги, или мраморным квадратикам у него под ногами, великолепно подогнанным друг к другу, закрепленным на своих местах и полностью неподвижным.

— Чем могу служить?

Мелисса резко обернулась. Она не хотела, чтобы он подумал, будто она шпионит у него в комнате. Она весьма редко заходила в крыло для прислуги с тех самых пор, как десять дней назад состоялся разговор в библиотеке.

Рейли выглядел ужасно. Негнущаяся спина, натянутое выражение лица, полный запрет на какое бы то ни было внешнее проявление эмоций.

— Они тут совсем непохожи.

Он взял у нее из рук фотографию в рамке. И прежде, чем вернуть ее на комод, провел пальцем по поверхности, словно стирая невидимую пыль.

— Я увидел, как девочка бегает по холлу. И подумал, что вы играете в прятки.

— Малышка уговорила меня поиграть с нею. Она уверяет, что я слишком много работаю.

— Так оно и есть. — Рейли незачем было смотреть на нее, чтобы заметить это. Ее лицо он знал так же хорошо, как и свое; он запомнил его до мельчайших подробностей, пожирая ее голодным взглядом, когда выдавалось посмотреть на нее украдкой.

Зачем она явилась? Рейли нервно прохаживался вдоль постели, бездумно прибирая и без того чистую комнату, расправляя стеганое одеяло, сшитое для него шеф-поваром, и подбирая складки под подушку.

— До свадьбы остается четыре дня, — весело проговорила Мелисса.

Голос ее повис в пустоте, подчеркивая гробовое молчание, царившее в комнате, которую он когда-то считал своим домом. Но с каждым днем комната становилась все более и более похожей на монашескую келью или тюремную камеру.

Она сделала еще одну попытку.

— Мне кажется, что стоит мне появиться, как вы все время оказываетесь чем-то заняты. Вы постоянно как бы уходите из кадра.

— Нужно сделать еще множество вещей.

И множество вещей позабыть. Она забиралась в библиотеку, словно монах-книжник, когда он обслуживал за обедом бесконечную череду гостей. Иногда она попадалась ему на глаза, когда он направлялся в гараж, чтобы проверить работу нового охранного оборудования, следившего за автомобилями гостей. Или когда советовался с Кроули по поводу цветов, или когда пробовал буйабез, деловито приготовленный шеф-поваром. Не встречался он с нею только в библиотеке или в детской. Или у нее в комнате.