Норман Богнер - Комплекс Мадонны

Барбара вернулась в спальню. Элейн беззвучно спала — идеальная раба, вся жизнь которой будет посвящена скрепленному договором служению своему владыке, к чему ее заботливо и старательно готовили родители. Брак, дети и внуки, старческий маразм — утонченная интрига «спального» квартала. Вместе с Робби Элейн создаст некий апофеоз домостроя — «его кабинет облицован лакированной сосной, а в ее туалетной комнате множество встроенных шкафов», — которым восхищаются миллионы, стремящиеся к экстазу обыденности. Робби разочаровал Барбару, как и все до него. Он получил подарок и тут же начал скандалить, будучи поражен тем, что Рождество — это не постоянное развлечение с целой когортой продавцов во главе. Барбара отдала ему нечто уникальное, сделанное на заказ, а Робби на самом деле был нужен продукт конвейера, который можно купить чуть дешевле, если дождаться январской распродажи. И там Робби найдет десять миллионов Элейн, не обязательно дешевых, непременно исправных, долговечных, с гарантией производителя.

И все же было в Элейн что-то теплое и приятное, что немного выделяло ее, хотя она и была сошедшим с конвейера товаром, но добротным, стоящим своих денег, — именно тем, что заслуживал Робби. Барбара села за письменный стол, думая, как ей следует обращаться с Элейн. Возможно ли было создать ее заново, превратить в Лауру Сарджент? Если не считать некоторого внешнего сходства — носа и рта, девушки были разными. Волосы у Лауры были светлее, длиннее; она носила непривычные, броские, противоестественные сочетания цветов, которые на ней неизменно хорошо смотрелись. У нее было живое чувство юмора, веселая манера поводить бледно-голубыми глазами, внешность, которая сообщала людям, что перед ними кто-то необычный, оригинальный. Встреча с Элейн была встречей с литографией, повторенной и размноженной. Лаура видела мир так, что люди в нем казались ей рыбами, некоторые из них косяком плыли в школу, другие же прятались под камнями в толще воды, маскируясь среди водорослей и тины; существовали охотники и добыча. Это была сложная система, всех встреченных Лаура классифицировала как обитателей моря. Барбара слабо улыбнулась, вспомнив ее фразу: «Низшие из низших — это устрицы. Они даже не могут избавиться от собственного дерьма. Из него вырастают жемчужины, их покупают люди, но кому нужно устричное дерьмо, если оно к тому же приносит несчастье? И большинство девиц вокруг нас, Барбара, — это устрицы, и мужчины, которые женятся на них, покупают эти жемчужины, и что после всего этого можно о них думать? Единственный способ избежать их, Барб, — я хочу сказать, избежать возможности стать такими же, — это представить, как они будут смотреться на тарелке». Барбара рассмеялась вслух, и Элейн вышла из отрешенного состояния, подвинувшись на дюйм.

Глаза Барбары горели в темноте от недостатка сна; воспоминания счастливо прошедших дней разбойно промчались в голове, но не таковы ли все воспоминания? Они убивают настоящее, уничтожают живое, запирая жизнь в ящик со спертым воздухом, в котором не осталось кислорода. По лицу Барбары покатились слезы; пытаясь унять всхлипывания, она закрыла рот рукой. Элейн села на кровати.

— Барбара, в чем дело?

— Ничего. Спи спокойно.

Встав с кровати, Элейн зашлепала по холодному, голому паркету. Она обвила рукой Барбару, и та, закрыв глаза, спрятала лицо в теплой, голой шее.

— Пожалуйста, расскажи мне все.

— Не могу. Не упрашивай.

— Тебе станет лучше, честное слово. Послушайся меня, хорошо?

Барбара забилась в конвульсиях, и Элейн еще крепче стиснула ее.

— Скажи мне, Барб, и все будет в порядке.

— Я думала о своей подруге, ты напомнила мне ее. Вы так похожи. — Ее захлестнула волна раздирающего плача. — Она была такой необычной, знаешь, такой необычной, особенной и непохожей, и я любила ее…

— Ты больше не видишься с ней?

— Она умерла. Но я вижу ее… вижу. И помню, а ты все-таки не похожа на нее, и я сравнивала вас обеих.

— Полагаю, в сравнении я получилась второй.

— Да, — призналась Барбара, чувствуя себя неловко и удивляясь самообладанию Элейн.

— Все в порядке.

— Я полагала, что я сильнее тебя.

— Это так, но это не значит, что ты сильнее постоянно, все время. — Вытянув обе руки, Элейн заставила Барбару встать. — Может быть, мне приготовить нам чаю?

— Я уже пила. Ты спала, а я не могла…

— Ты расстроилась по поводу того, что ты сделала?

— Нет, я делала все, что могла, все, что она хотела. Просто дело в том, что она умерла, и я, похоже, не могу привыкнуть к этому.

Барбара покинула комнату и через некоторое время вернулась с фотографией Лауры, которая стояла на каминной полке в гостиной.

— Когда я вошла, я заметила ее. Меня встревожили ее глаза. Они такие невинные, словно принадлежат маленькой девочке.

— Это так. Она не была готова к жизни, хотя в некотором смысле была более приспособлена, чем кто-либо, кого я знала. Она видела людей насквозь. Не в смысле экстрасенса, но если Лаура проводила пять минут — всего пять минут — вместе с тобой, она узнавала о тебе все, что стоило знать; она всегда сочувствовала и все понимала.

— Ты была похожа на нее?

Барбара засмеялась, удивив Элейн, сидевшую на краю кровати с фотографией в серебряной рамке, которая, очищенная от пыли и налета, сверкала в ее руках.

— Я стала ею… Она сделала меня по своему подобию… Я была способной ученицей.

— Ты подражала ей?

— Я была ею. Я обесцветила волосы, сделав их белоснежными, скопировала ее стиль одежды, заговорила с южным акцентом. Так что если кто-то встречал нас впервые, он решал, что мы — двойняшки. Мы стали друг для друга сестрами-близнецами, которых ни у меня, ни у Лауры не было.

— Мне стало как-то жутко.

— Все началось как шутка, правда, а затем все стало серьезно. Мы ходили вместо друг друга на занятия, сдавали экзамены, выполняли контрольные, вместе закончили школу. Однажды перед рождественскими каникулами на первом курсе мы смотались на неделю раньше и стали искать работу. Знаешь, перед Рождеством появляется миллион различных работенок, и мы устроились в одиннадцати местах. Мы ходили на них поочередно. В одном универмаге мы работали в четырех разных секциях. Затем мы устроились на почту, потом работали в приемной какого-то госпиталя, так, где еще? Да, в мебельном магазине, валяясь по восемь часов в день на кроватях, выставленных в витринах, показывая, какие чудные матрацы, и притворяясь, что мы спим. Вроде все — о, я забыла самое главное, салон «Крайслера», демонстрируя автомобили для женщин. Управляющий едва не свихнулся. Только я садилась в машину с одной клиенткой, как Лаура уже выезжала с другой. В один день мы выезжали шесть раз, а к остальным продавцам даже не обращались. Мы продали четыре автомобиля. Я никогда в жизни не получала столько удовольствия. Наверное, мы работали по четырнадцать часов в день на разных работах. Я поочередно была Сильвией Худ, Джоанной Минсер, Сью Стайлс, Терезой Зуччи, Глорией Мей Харриган. А имена, которые брала себе Лаура, — Фритиз Авалон, Милдред Бразерс, Джу-Джу Раштон, Ли Симонски и Дж. Ф. Ландри — оно мне нравилось больше всего. Когда нас оформляли в автосалоне, сотрудница отдела кадров спросила, что скрывается за этими инициалами, а Лаура ответила, что Дж. Ф. — это ее имя и она предпочитает, чтобы продавцы звали ее мисс Ландри, но управляющий может обращаться к ней «Дж. Ф.».