Габи Шёнтан - Мадам Казанова

Он хрипло захохотал.

Я с отвращением отстранилась от него. Капитан Франсуа встал и подошел к двери.

— Если я сейчас сообщу своим матросам, что у нас на борту женщина, — медленно произнес он, — то уже ни за что не отвечаю.

Я поняла угрозу — я оказалась в ловушке и была теперь целиком в его власти. Иного выхода не оставалось. Его хитрый взгляд уперся в меня.

— Хорошо, капитан, — сказала я, удивляясь тому, как спокойно и буднично звучит мой голос. — Будем считать это сделкой.

Он тут же подскочил, поднял меня и потащил к своей койке.

— В таком случае скрепим эту сделку прямо сейчас, — ухмыльнулся он. — После полуночи, с приливом, выходим в море. Ну, а пока… — Он принялся стаскивать с меня брюки, и я закрыла глаза. Я думала о том, что все это скоро пройдет — обычная механическая процедура, до которой мне, в сущности, нет дела. Полностью расслабившись, я равнодушно приняла его вторжение и равнодушно вытерпела все до конца. Пока он тяжело сопел, обхватив меня руками, я была где-то очень-очень далеко, и его похоть была мне совершенно безразлична.

Утомленный капитан заснул, а я неподвижно лежала с открытыми глазами. Масляная лампа вдруг замигала и с шипением погасла. Наступила благодатная темнота. Я продолжала лежать, поражаясь своему безразличию. Я не испытывала никаких чувств к лежавшему рядом мужчине, даже ненависти. Ведь он воспользовался своим правом сильного, не зная меня и не осознавая значения своего поступка. Сейчас я ненавидела Наполеона. Ведь все, что происходило со мной теперь, и все, что отныне будет происходить, все по его вине. Теперь я до глубины души ненавидела его и жаждала отомстить. Именно жажда мести придавала мне сил. Я готова была вынести все и, несмотря ни на что, выжить.

Больше двух лет понадобилось для того, чтобы грязная, неумытая подружка распутного капитана Франсуа смогла превратиться в изысканную и всеми обожаемую светскую даму. Это удивительное превращение было бы невозможным без моей железной решимости принять все меры к тому, чтобы никогда больше не попадать в столь отчаянное и безнадежное положение. И, конечно, многое сделал для меня Джеймс Уилберфорт. Та тоненькая ниточка взаимного понимания и расположения, что столь легко протянулась когда-то между нами в Корте, стала в моей жизни главной надеждой и опорой.

Когда после этого жуткого плавания на борту «Балерины» я прибыла в Лондон и отправилась на Кингс-Корт, 5, у меня был вид все того же юного оборванца, до предела измученного и без гроша в кармане. Надменные лакеи принялись гнать меня, произнося какие-то непонятные слова и сердито жестикулируя, но я упрямо продолжала повторять имя их хозяина и свое собственное имя и в конце концов увидела перед собой Джеймса Уилберфорта. Он был именно таким, каким запомнился мне с тех пор, нисколько не изменился. Благодаря своей сердечной веселости он не дал мне почувствовать, сколь сильные перемены произошли за это время со мной. Я навсегда останусь благодарной ему за то, что он встретил меня как долгожданного и дорогого гостя.

С дружеским участием и большим тактом, не задавая слишком много вопросов, Джеймс расспросил меня в первые же минуты обо всем, что должен был знать. Он хотел, чтобы я чувствовала себя теперь под его защитой и в полной безопасности. При этом он пообещал, что станет заботиться не из-за какой-то неожиданной прихоти. Его простые и естественные манеры помогли мне справиться со смущением, охватившим меня в первое мгновение.

— Я буду руководствоваться исключительно вашими интересами, — заверил меня Уилберфорт. Я тоже, надо заметить, собиралась руководствоваться своими интересами. — Поверьте мне, — убеждал он меня.

Поскольку он поверил в меня, я поверила ему, и для меня теперь все начиналось сначала.

Когда я разговаривала с Джеймсом, меня охватила вдруг такая слабость, что я покачнулась и едва смогла удержаться на ногах. Он тотчас же пригласил колокольчиком экономку и отдал ей какие-то распоряжения. В полусне я чувствовала, как она снимает с меня одежду, как я погружаюсь в теплую ванну, а затем оказываюсь в мягкой постели. Некоторое время я еще слышала громкий лай Малышки, а затем погрузилась в сон.

Я проспала двадцать часов и проснулась с чувством голода. Роскошный завтрак, принесенный мне экономкой, я съела весь без остатка. После этого она принесла мне новую чистую одежду, помогла одеться и показала знаками, чтобы я следовала за ней. В большой гостиной меня радостно встретила Малышка, ее выкупали и аккуратно расчесали. Я взяла ее на руки, вслед за экономкой спустилась по лестнице для слуг и оказалась на улице. Перед домом стояла карета. Лакей в ливрее открыл передо мной дверь кареты, и я, не успев даже спросить о Джеймсе Уилберфорте, оказалась внутри. Карета тронулась.

Я не имела ни малейшего представления о том, куда меня везут. Мне, правда, смутно припоминались слова Джеймса о том, что вплоть до полного восстановления сил я буду жить за городом. В городском доме я не могла оставаться из-за его супруги. Впрочем, для меня не имело значения, где мне предстоит восстанавливать силы, необходимые для того, чтобы осуществить задуманное — стать богатой и самостоятельной, уверенной в себе, не связанной никакими обязательствами. Для достижения этой цели я готова была использовать что угодно и кого угодно. Больше я не хотела думать ни о ком и ни о чем, кроме себя самой — и вендетты.

После нескольких часов езды карета въехала в ворота парка, покатила по широкой, тщательно ухоженной аллее мимо какого-то великолепного здания, затем наконец остановилась на холме перед очаровательным особняком. Местная экономка вышла, чтобы поздороваться со мной.

— Меня зовут миссис Хотч, — представилась она с легким приседанием. — Добро пожаловать в Вудхолл-Коттедж. — Она провела меня по всем комнатам этого дома, словно я была здесь хозяйкой. Его роскошное внутреннее убранство поразило меня. Неужели Джеймс настолько богат? Кем я должна считать себя отныне — просто гостьей или его тайной подругой? Каковы вообще его намерения в отношении меня?

Вудхолл-Коттедж, предназначенный для гостей поместья Вудхолл-Парк, в течение многих месяцев был моим домом. Каждую неделю Джеймс приезжал навестить меня и всегда оставался все тем же внимательным и заботливым другом — никогда, впрочем, ни единым словом или поступком не выражавший своего подлинного отношения ко мне. Каждый раз, принимая какое-либо касающееся меня решение, он спрашивал, согласна ли я с ним. А поскольку все, что он предлагал, явно отвечало моим интересам, я никогда не возражала. Так, Джеймс пригласил для меня учителя английского языка, учителя танцев, а также нанял мне горничную и дворецкого. Я начала заниматься английским, верховой ездой и фехтованием, училась искусству макияжа и умению элегантно и со вкусом одеваться. Я узнавала, что и как можно есть и что и с чем можно пить. Я училась читать книги, а затем своими словами пересказывать их содержание. И, наконец, я овладевала искусством ведения беседы — на английском и на французском, — которое состояло в умении непринужденно болтать, избегая упоминания проблем, или, наоборот, в обсуждении серьезных проблем в шутливой и развлекательной форме. Каждый день был строго расписан по часам. В моей новой жизни у меня появилось так много разных дел, что я все реже и реже возвращалась мыслями к своему прошлому. Отдельные воспоминания, словно догоревшие свечки, гасли одно за другим. Я постепенно забывала людей, их лица, давние события и переживания, знакомые места и свои впечатления от них. Но лишь одно лицо и одного-единственного человека никак не могла забыть — Наполеона Бонапарта.