Маргрит Моор - Серое, белое, голубое

Были и другие удобные случаи. Она возобновила свои визиты к Габи. «Побудь еще немного, попьем чаю», — просила я ее. Мы забегали друг к другу за какой-нибудь мелочью по хозяйству и заодно поболтать; как-то раз я прислонилась к дверному косяку и стала смотреть на нее выжидательно. Тогда она сказала: «Нелли, мне нужен твой совет». После этого она завела разговор о золотых запонках, которые видела у меня в магазине, а я почувствовала непреодолимое желание дать ей под дых. В сентябре, со дня возвращения Магды прошло уже месяца три, я пригласила их с Робертом к нам на ужин.

Было жарко, окна и двери оставались распахнутыми настежь. Вечер близился к концу. Сделав небольшую передышку для того, чтобы поплавать в сигаретном дыму, Эрик и Роберт снова пошли чесать заплетающимися языками. А у меня вдруг испортилось настроение. Напротив меня сидела Магда и чертила указательным пальцем что-то на скатерти, очень спокойно, какие-то ромбики, все время одинаковые, лицо ее при этом хранило непроницаемое выражение. Мне даже показалось, что она вот-вот начнет раскачиваться взад-вперед. Я почувствовала, как во мне вскипает ярость. Ради всего святого, Господи, сделай так, чтобы она поскорее подняла голову, взглянула на часы и сказала: «Уже поздно, Роберт, пошли домой!»

Проходили неделя за неделей, месяц за месяцем, и мне все меньше нравилось ее общение с Габи. Я и сама не понимала почему.

Она слышит его шаги над головой. Он уже одет, доносится топот его ботинок. Молодой человек, в черном с головы до ног, пытается прогнать беспокойство, ритмично вышагивая на чердаке. Ссутулив плечи и руки, он с великим трудом продвигается вперед. Он идет на мысках, колени полусогнуты, такое впечатление, словно ему под колени подсунули сзади невидимые предметы, он еле-еле удерживает равновесие, всякий раз резко переставляя ногу. Когда он добирается до окна, которое выходит на север, звук его шагов становится глуше. На коврике возле окна стоит тренога, на ней прочно укреплен 68-миллиметровый телескоп. Нелли знает, что сын обязательно прикоснется к аппарату. Проведет кончиками пальцев по его металлической поверхности, что-нибудь поправит, какой-нибудь винт или ручку, но наклоняться над ним не станет, не приникнет глазом к телескопу. Он сегодня слишком беспокоен для этого. Предстоящая церемония вызывает у него глубокий интерес.

— Ее предадут земле? — Это была его первая реакция после того, как она во вторник очень осторожно рассказала ему о том, что произошло.

Ни это высокопарное выражение, ни монотонный голос сына ее не покоробили. Просто его обычная манера говорить.

— Да.

Она поставила перед ним кружку чая с молоком. Было шесть часов. Габи только что пришел домой. Он выслушал ее, наклонившись над столом, на который опирался руками. Как обычно после работы, он выглядел серым и утомленным. Уставившись на скатерть, он произнес:

— Ее нет в живых?

— Нет.

— У нее больше нет голоса?

— Нет.

— Как же теперь быть со статьями из «Нью-сайентист»?

— Папа их тебе переведет.

— У нее больше нет почерка. Ее почерк уйдет вместе с ней в темноту.

Он стал тихонько раскачиваться, не отрывая рук от стола, раскачивал тело взад-вперед. Нелли не обращала внимания. Когда амплитуда его движений стала более частой и нетерпеливой, она схватила его за обе руки, этот жест был ему знаком, он послушно отпрянул назад, потоптался на месте и плюхнулся на стул, который годами стоял на этом месте развернутый к окну, специально для него.

Нелли улыбнулась сыну, окинула взглядом его клочковатую шевелюру. Если ему грустно, она готова его утешить. Но стрелка переставлена, и его горе и ее утешение идут по разным путям. О чем ты? — спрашивали они друг друга одновременно. Она подала ему чай. Он на ощупь нашел чайную ложку и начал быстро помешивать, чтобы поскорее увидеть воронку — это зрелище всегда его завораживало. Потом он поставил именно те вопросы, которые и ожидала услышать Нелли. Стандартные вопросы, которые всегда задают в попытке удержать ускользающий внешний мир.

— Когда это?

— В пятницу.

— Во сколько?

— В пол-одиннадцатого.

— Где?

— Отпевание в церкви святого Иеронима. Похороны на кладбище Зейдфлит.

Убрав на минутку язык, он выпил залпом весь свой чай. Задыхаясь, произнес:

— Значит, мне понадобится черная одежда.

Она не знает, что творится у него внутри. Просто наблюдает за его поведением, воспринимает те сигналы, которые для нее привычны, — плач, взгляд в одну точку, заикание, периоды молчания, — но для него они наполнены совсем иным смыслом. Иногда он налагает на себя обет молчания. Иногда у него расширяются зрачки. В разгар летней жары он всем телом дрожит, на руках и ногах появляются мурашки.

Купленные для него черные вещи ему понравились. Чтобы подобрать костюм, она поехала с ним в Лейден, поскольку ассортимент товаров в поселке был ориентирован на потребности туристов. В магазины молодежной моды не стоило даже и заходить — он ни за что не согласился бы надеть джинсы, и не только потому, что их грубая ткань раздражает его кожу, но и потому, что, по его мнению, они недостаточно черные. В доме моды «Де Фаам» они нашли то, что искали. Да, именно там продавец натянул на него и почти незаметно застегнул на поясе мягкие фланелевые брюки глубокого черного цвета. Габи закрыл глаза. Затаил дыхание. Продавец едва заметно улыбнулся его матери, она тоже — ему в ответ. У нее было ощущение, что мальчик стоит и прислушивается, каким-то особым, куда более высокого порядка, чем ее собственный, органом восприятия, к приглушенному шороху черной шерстяной ткани, чарующего вечного покоя, в который погрузилась Магда, которая умерла и в пятницу будет похоронена на кладбище Зейдфлит. Уже в который раз ей приходит в голову мысль: «Мне кажется, он про себя этому рад».

Габи открыл глаза и сказал:

— Я их беру…

Нелли с симпатией посмотрела на продавца. Этот молодой, но уже седеющий мужчина знал ее сына. Ему никогда не придет в голову предложить ему покрутиться перед зеркалом, чтобы полюбоваться на новую вещь.

— А теперь еще пиджак, — сказала она. — Пиджак, носки и рубашка, все черное.

Было около полудня, когда они отправились в обратный путь. Нелли и Габи сидели на кожаных сиденьях автомобиля и молчали, каждый о своем. Когда Нелли закурила, Габи, к ее удивлению, выдвинул для нее пепельницу. Она улыбнулась. Несомненно, он сейчас чувствовал удовлетворение, сродни ее собственному, ведь они на самом деле съездили удачно. Она повернула на Рейнсбюрх. На дороге было свободно. Взгляд ее упал на поля и на скрюченные фигурки сельских жителей, колдующих над цветочными грядками под блекло-серыми небесами. В душе у нее затрепетало ощущение счастья, нелепое, примитивное, но светлое, как хрусталь. Она стряхнула пепел с сигареты, и ей представилось, что в эти минуты тепла ее мальчик, сидящий рядом, весело болтает с ней.