Кристина Арноти - Отличный парень

За спиной отца на стене с незапамятных времен висела Мадонна кисти Боттичелли. В нежном лике Пречистой Девы проступали тонкие черты будущей Скорбящей Матери. Каждый, кто входил в отцовский кабинет, не мог оторвать взгляда от этой картины. Как правило, чтобы доставить удовольствие моему отцу и продемонстрировать свои религиозные чувства, человек заранее придавал своему лицу немного скорбное выражение. Как бы входя в церковь и принюхиваясь к запаху ладана. Оставалось только сложить руки для молитвы и приклонить колени, что, несомненно, обрадовало бы моего отца. Он привык видеть перед собой лица, переживавшие важность момента. Входящий в этот кабинет с одинаковым восхищением смотрел на Мадонну и на моего папашу. А знаете ли вы, что висело на противоположной стене? Ренуар. С огромного полотна на отца томным взором глядела, раздвинув колени, едва прикрытая одеждой грудастая девица. Настоящая кормилица. Сколько раз отец мысленно овладевал этой толстухой, в то время как его посетители с трепетом взирали на Мадонну за его спиной, поворачивая голову то вправо, то влево, пытаясь придать своим лицам соответствующее месту скорбное выражение.

В ту пятницу отец собрал в своем кабинете весь свой штаб. В тот момент он делал имя одному художнику, чьи картины он скупил оптом. Он имел свою точку зрения на то, что вышло из-под кисти будущей звезды, раскрученной с помощью рекламы. Отец выслушал советы своих консультантов, а затем высказал свое мнение: «Я вас не просто выслушал, а вслушался в ваши слова. Вы мне даете советы. Это ваша работа, за которую я плачу вам деньги. Однако у меня есть и своя голова на плечах. Мое чутье мне подсказывает, что надо идти другим путем. Вы еще только ищете решение уравнения, а мне уже известен ответ. Я вижу вас всех насквозь. Я читаю ваши мысли».

Среди его помощников послышался легкий ропот. Мой отец тут же прервал попытки протестовать. Он добавил: «Вы только открываете рот, а я уже знаю, что вы хотите сказать». Наступил момент истины. Один из участников совещания, только что вынырнувший из постели со мной, вдруг начал смеяться. Сначала он тихонько смеялся про себя, а затем затрясся от хохота, прикрывая лицо платком.

Не знаю, слышали ли вы когда-нибудь утробный, сотрясающий весь человеческий организм смех, который невозможно остановить, как извержение вулкана. Бесполезно заставлять себя думать о чем-то другом. Картины чудовищных катастроф вызывают в сознании лишь гомерический хохот; похоронные процессии представляются кавалькадой одетых в черное и корчащихся от смеха человечков, раскачивающих роскошный гроб, в котором просыпается от смеха покойник и присоединяется к всеобщему веселью. Смех обжигает рот, оставляя после себя горький привкус. Войны и взрывы представляются смешной детской игрой. Вот такой, в сущности, жуткий смех напал на одного из моих любовников.

— Вы чихаете? — поинтересовался мой отец.

— Гм, гм, гм, гм…

— Что?

— Хи, хи, хо-хо-хо…

Он продолжал прикрывать лицо носовым платком. Слезы брызнули из его глаз. Казалось, что у него вот-вот отвалится нижняя челюсть и выпадет наружу язык.

— Что с ним?

Отец обратился за разъяснением к присутствующим. Трое других его помощников разглядывали носки своих ботинок. Однако их тоже начал разбирать хохот.

— Что с вами, господин X.? Я к вам обращаюсь…

Господин X. безуспешно затыкал свой рот платком. Смех прорвался сквозь мокрую от слез тонкую ткань и занял все пространство между Мадонной и Ренуаром. Мужчина едва не задохнулся, пытаясь спасти положение. Его лицо приобрело багровый оттенок.

Мой отец произнес с озабоченным видом:

— Возможно, надо позвать врача?

Все присутствующие грохнули от хохота. Их тела буквально заходили ходуном. Покатываясь от смеха, они раскачивались то влево, то вправо, то наваливались друг на друга. Их охватило стадное чувство. Куда делись подчеркнуто вежливые и строгие технократы? Один даже хлопал себя по ляжкам и громко стонал: «Хо… хо… хо…»

Бледный как полотно отец поднялся из-за стола:

— Господа, вы смеетесь?

Они тут же вскочили со своих мест и, пошатываясь, направились к двойной дубовой двери. Они поддерживали за локоть друг друга как соучастники этой вакханалии всеобщего веселья.

Мой отец стоял с раскрытым от удивления ртом в комнате между Мадонной и Ренуаром. Его колотила дрожь. Железная дисциплина, установленная среди его подчиненных, дала сбой.

Все еще не пришедшие в себя после приступа коллективного хохота сотрудники высыпали в коридор. К двери роскошного отцовского кабинета была прикреплена специальная пружина, чтобы она бесшумно закрывалась.

И вот, пока дверь медленно закрывалась, в кабинет доносились раскаты хохота. К хору из четверых сослуживцев присоединились и другие голоса. Один служащий, не знавший причины всеобщего веселья, тоже схватился за живот и разразился безудержным хохотом.

Отцовские секретарши выглянули из своей комнаты. Вначале они смеялись, потому что были молодыми и смешливыми. Однако стоило одной из них, высокой рыжеволосой девице, покатиться от смеха: «Ха, ха, ха… а…» — как это вызвало новую волну коллективного смеха. Это был настоящий праздник неповиновения и вырвавшегося наружу скрытого протеста.

В приемной моего отца ждал какой-то посетитель. Когда ему, наконец, разрешили пройти в кабинет, он едва лишь смог произнести:

— Вы… ха-ха-ха… Вы слышали? Ха-ха-ха…

Он еще долго смеялся уже после того, как отец выставил его за дверь.

Отцу было невдомек, отчего его рабы взбунтовались… Они позволили себе смеяться в его присутствии… Порядок был нарушен. В тот день у отца надолго испортилось настроение. Вернувшись домой, он ни словом не обмолвился о том, что произошло у него в офисе. Ни со мной, ни с Мокрой Курицей. Вы знаете, что означает такое словосочетание? Ваша преподавательница французского языка могла бы вам объяснить. Короче говоря, я прозвала Мокрой Курицей свою мать.

Стив смотрит на нее. В его взгляде нет и тени сопереживания. Только едва заметное холодное любопытство.

— Вы как-то странно смотрите на меня.

— Взгляд — это ничто по сравнению с вечностью, — произносит он неожиданно по-французски.

— И ад, по-вашему, тоже ничто? — бросает она. — Добрый старый Сартр…

— Лучше остаться эпизодом в вашей жизни, чем быть вашим отцом, — замечает Стив.

— Вам бы он понравился, вы сразу нашли бы с ним общий язык. Он обожает американцев и был бы в восторге от вас.

— И что же было потом?

— Чтобы вы еще больше возненавидели меня?

— Зачем приписывать мне, если я правильно употребляю это слово, чувства, которые я не испытываю?

— Только иностранцы заботятся о точности перевода! — восклицает она.