Джойс Элберт - Безумные дамочки

— У тебя яйца какие-то мятые. Мне это не нравится. У Стива твердые и гладкие.

— Стив — это тот кретин, который рисует старых кинозвезд на лошадях?

— Он не кретин.

— Моя жена купила его мазню. Полторы тысячи долларов за Дона Амече и Алису Фей на вороных жеребцах. И Алиса усатая.

— Это одна из лучших картин Стива.

— Правда? Ты меня разыгрываешь?

Симона хотела возразить, но раздались шаги из спальни. Все взглянули на Беверли и Стива, вид у которых был несчастный.

— Привет, дорогая, — сказал Питер.

— А, это ты, дорогой! Что ты здесь делаешь? Я думала, ты ужинаешь с Тони.

— Я и поужинал с ним. Мы быстро поели.

— И сделали кое-что еще, — сказала Симона.

— Я не виноват, что мне нравятся оба пола.

— Сраный педик!

— Эй, эй! — Беверли толкнула Симону в плечо. — Все будет нормально. Я вернула твоего дружка, и, честно говоря, он не преуспел.

— Зато он умеет командовать.

— Пришли бы нацисты к власти, если бы они говорили по-французски? — спросила Анита. — Nein, nein, nein!

— Ладно, я наелся. — Фингерхуд встал из-за стола. — И готов немного развлечься. Могу я предложить свои превосходные услуги кому-нибудь из сумасшедших девушек?

Лу рассердилась.

— Я на тебя рассчитывала, поскольку я единственная, кто не воспользовался ими и только слышал о них. Симона говорит, что ты настоящий супермен.

— Это точно, — сказала Симона.

Питер повернулся к Фингерхуду.

— Пока вы не оказали честь мисс Маррон, позвольте мне отсосать, потому что, по правде говоря, вы меня восхищаете.

— Несущественно и нематериально.

— Полные дегенераты!

— Ты потерял всякую связь с реальностью? — спросил у Питера Фингерхуд. — Я не извращенец.

— Конечно. Именно потому меня и влечет к тебе. Педики хороши в своем деле, но хочется взять в рот твой член.

Он замолчал, представив себе эту картину.

— Большей глупости я не слышал, — сказал Фингерхуд. — Ты, точно, потерял связь с реальностью.

В комнате воцарилась напряженная тишина, и Анита испугалась того, что сейчас может произойти. Вчера она не поверила бы, что это возможно, но сегодня услышала свой голос:

— Роберт, давай. Это же просто шутка.

— Пусть это и шутка, но у меня не встанет во рту мужчины.

— Поспорим? — спросил Питер, быстро расстегнув Фингерхуду брюки.

После долгих споров обеденный стол очистили и девушки сказали, что будут стоят рядом с обнаженным Фингерхудом, когда он подвергнется великому испытанию.

— Я же говорил, что не встанет, — повторил Фингерхуд, ложась на стол, и неожиданно ощутил, как в задницу вошел палец. — Вынь! Это нечестно!

— Да здравствует Роберт Фингерхуд! — хором закричали все. — Да здравствует Роберт Фингерхуд!

— Он сдержал слово, — сказала Симона. — Не встает.

Девушки сгрудились над Фингерхудом, заталкивая ему пищу в рот, а он скрежетал зубами от злости. Их груди колыхались над его сердитым лицом.

— Не встает, — повторила Симона.

Тогда Лу наклонилась и поцеловала Фингерхуда в губы, и тут же член у него вскочил, он вырвал его изо рта Питера.

— Гнилая скотина, — сказал Питер. — Как раз когда все пошло так хорошо.

И когда Фингерхуд оттолкнул Питера и начал трахать Лу прямо на столе, Анита яростно обняла Йена в гамаке в соседней комнате. Йен лежал под ней, глядя на чучело совы, и когда вошел в нее, то сказал:

— Это дегенератизм, но лучше, чем дрочить в тряпочку.

Отчаявшийся Питер начал трахать свою жену на софе, а Симона, Стив и Джек сплелись втроем на шкурах ягуаров.

Через несколько минут, когда Анита кончила, она оглядела комнату и истерически расхохоталась. Роберт перестал возиться на столе и спросил, что ее так развеселило.

— Смешно, — сказала она, — что всего несколько часов тому назад я волновалась, что ты можешь не понравиться моим родителям потому, что ты еврей.

Теперь это был другой стол, и Лу с Фингерхудом не лежали на нем, а торжественно сидели друг против друга в личном кабинете Фингерхуда в Детском центре. Лу пришла обсудить с ним проблемы своей дочери, которую несколько дней тому назад протестировали здесь.

Лу впервые встретилась с Робертом после памятного Дня благодарения в прошлом месяце, и сейчас, одетая в норковую шубку, она не чувствовала себя той девушкой, которая голая лежала на обеденном столе на глазах семерых человек. Ей было интересно знать, что чувствует Роберт в своем консервативном сером костюме и полосатом галстуке. Может, ему тоже немного не по себе говорить с ней серьезным профессиональном тоном о неуспеваемости ее дочери?

Лу смешило их положение. Она — озабоченная мать. Роберт — дипломированный психолог. И при всем этом месяц тому назад они были потной, трахающейся парой эксгибиционистов.

— Я думаю, что могу говорить с тобой откровеннее, чем с другими родителями. — Перед Фингерхудом лежал отпечатанный на машинке отчет, в который он все время заглядывал. — Иногда со мной это случается. Обычно я перевожу с профессионального языка на бытовой. Если я могу говорить прямо, то это более эффективно и исключает неприятную вероятность недопонимания.

Комната, в которой они сидели, была сравнительно пустой. Ни картин на стенах, ни ковра на полу, ничего декоративного. У окна, выходившего на Парк авеню, стоял другой стол с кучей детских игрушек. Лу знала, что это не просто игрушки, а часть тестов, но ей все равно казалось, что она сидит в чьей-то детской. Нет, не совсем в детской, а в той, где дети играют, а отец работает из-за недостатка места в доме. Комната противоречила всем ее представлениям об уюте. Она выглядела так, будто рабочий стол Фингерхуда плавал в море цветных блоков и нелепых конструктивистских игр, и это странным образом противоречило вниманию и сосредоточенности. Фантазия и болезнь.

Лу раздражало это противоречие обстановки даже больше, чем противоречивость их взаимоотношений с Робертом.

— Джоан спокойно отнеслась к тестам, — прочитал Роберт из отчета. — Она легко и точно реагировала. Было несколько случаев, когда девочка смущалась и отказывалась контактировать. Это касалось только тестов Роршаха, но в других случаях все было нормально.

Лу думала о том, что все это значит. Ее смущала холодная, отчужденная терминология, которой Роберт задевал ее нежные материнские чувства. Пусть она формально отказалась от ребенка, но чувства у нее остались. Как и всем родителям, ей было противно слушать, как ребенка описывают психологическими терминами, и хотя отвергала это, в глубине души признавала, что действует по обычному шаблону. Лу всегда выбивалась из общей колеи, но чем дольше она жила, тем больше сомневалась, что очень отличается от остальных. Иногда ей хотелось быть обычным человеком: поддаться слабости, не напрягаться, не бороться изо всех сил. Но чем она будет без борьбы? Драться и побеждать. Даже когда точно не знала, за что сражается, считала лишь, что должна победить, отличиться, выстоять против толпы. Это ее сущность и, следовательно, судьба.